Книга Пыльная зима - Алексей Слаповский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Уже через минуту куриный организм забыл об этом, тело само собой пошло по двору, клюв сам по себе ковырял землю, выискивая жучка или червячка, а Неделин все еще не мог оправиться от потрясения.
Впрочем, решил он, самое лучшее – отнестись ко всему юмористически.
Однако юмор юмором, а по прошествии положенного срока, забравшись в лопухи, он снес яйцо, причем сделал это не без удовольствия.
Прошел день, другой, третий, Неделин не мог понять, почему же Лена до сих пор не обнаружит куриных повадок мужа: он ведь и слова-то человеческого сказать не может, ее это должно удивить, потом напугать – и что она сделает? – может, врачей позовет или родственников? Но ничего этого не было. По утрам Лена уходила на работу, взяв с собой детей, а человек-курица выходил из дома редко, бесцельно слонялся по двору и все норовил забраться в курятник, где стоял и озирался в недоумении. Неделин старался попасться ему на глаза, взглянуть в глаза, но никак не удавалось: глаза человека-курицы бегали с истинно куриной непоседливостью, ни на чем не умея остановиться.
На досуге – хотя какой досуг, когда от мрачных мыслей выть хочется, – Неделин старался выговорить хоть одно человеческое слово. Боже мой, какая это сладость – произносить человеческие слова! Неделин вспомнил, как это делается, представляя во рту, то есть в клюве, не уродливый язычок, а большой, широкий, ловкий человеческий язык. Вот обычное слово: «я». Как оно произносилось? Ну-ка, ну-ка? Кончик языка прижимается к нижним губам а середина языка к небу, и язык останавливается в таком положении, ожидая потока воздуха, который, начинаясь узко звуком ЙЙЙЙЙЙЙЙ, вдруг широко выливается из горла: ААААААААААА – можно петь сколько угодно, наслаждаясь звуком. А если взять слово посложнее – какая роскошь, какое богатство движений и звуков! Ну, например, слово, которое люди так истрепали: ЛЮБОВЬ. Кончик языка прижимается, ласково прижимается к верхним зубам, губы округляются, поют: ЛЮУУУУУУ, потом целуют друг друга звуком Б и тут же размыкаются застенчиво, испуганно, чтобы дать волю звуку ООООООО, самоуверенному, как победа в любви, но тут же переходящему в камерное, тихое, стыдливое ФЬФЬФЬФЬФЬФЬФЬФЬ, когда верхние зубы элегантно, рафинированно касаются нижней губы, чуть прикусывая ее с этаким скромным кокетством, и кончик языка тут как тут – смягчая звук: ЛЮБОФЬФЬФЬФЬФЬ. ЛЮБОФЬФЬФЬФЬФЬФЬФЬ… Но, как ни пытался Неделин, ничего не получалось, он пробовал что-то произнести горлом, как это делают ученые птицы – попугаи и, кажется, скворцы, но и это не привело к успеху.
Прошло еще несколько дней, в течение которых ничего не случилось. Неделин исправно нес яйца, причем без участия рыжего петуха.
Однажды вечером в дом пришли гости: сестра Фуфачева Нина с мужем Леонидом. Теперь-то, надеялся Неделин, все раскроется, теперь жди общего недоумения и испуга. Но слышно только было, как гости и Лена пели песни, а потом Неделин видел в щелку, как Лена, обнимая человека-курицу, провожала до калитки гостей, говоря:
– Золотой мужик стал! Золотой!
– В нашем роду серебряных не бывает! – шутила Нина.
На другой день Неделин увидел, как человек-курица бродит по двору в непонятной тоске и тупо что-то ищет на земле. Вот нагнулся, стал скрести руками, показалось неудобно, встал на четвереньки, поддел что-то носом. Неделин подбежал поближе. В разрытой земле извивался аппетитный дождевой червяк. Неделин умом не желал есть эту мерзость, но куриная потребность не слушала его разума, клюв сам хватал, клевал, жрал. Вот и сейчас Неделин из-под носа человека-курицы бессознательно ухватил червяка, человек-курица посмотрел на него завистливо, и тут Неделина осенило. Он, держа червяка в клюве, встал перед лицом человека-курицы, дразня и привлекая. И – слава тебе, господи! – земля ушла резко вниз, и вот он, Неделин, в плоти Фуфачева, стоит и смотрит на белую курицу с коричневыми пятнами, которая азартно расклевывает червяка. «Кончено! А впрочем, червяка-то можно было и доесть…»
Фуфачев в это время находился в больнице, или при больнице, или… – в общем, так. Он прибежал сюда, ошалелый, с криками о помощи, врачи, обследовав его увечье, сказали, что оно давнишнее, Фуфачев не соглашался, никак оно не может быть давнишним, всего лишь месяц назад он по-мужски обошелся со своей сожительницей Любкой и может эту Любку хоть сейчас привести для подтверждения. Но врачи верили не его словам, а собственным наблюдениям.
И даже если травма нанесена недавно, какая разница, теперь уже не поправишь, ничего не сделаешь.
– Как ничего?! – кричал Фуфачев. – Почки пересаживают, сердце пересаживают! – по радио объявляли! Не уйду, пока не сделаете!
Врачи вызвали милицию, но Фуфачев ловко где-то спрятался, а когда милиция удалилась, явился опять с теми же претензиями. Опять вызвали милицию, опять скрылся Фуфачев, милиция ушла – явился. Не устанавливать же в больнице круглосуточное милицейское дежурство? Было предложено схватить его собственными силами, но Фуфачев держался осторожно, близко не подходил, предпочитая появляться в окнах процедурных кабинетов, крича, умоляя помочь. Где он спал – неизвестно. Мысли о выпивке у него в это время отшибло, он вообще с удивлением замечал, что прежней тяги к спиртному даже как-то и нет, и это его, кстати, тоже возмущало, это было признаком его нездоровья, он надеялся, что когда исправят его страшную травму, то вернутся и прежние желания.
Однажды утром, проникнув в вестибюль и ожидая главврача, который после обхода имел обыкновение на полчаса уходить домой (жил по соседству) пить кофе, Фуфачев впервые заглянул в зеркало, бесцельно стоящее в темном углу. То, что он увидел в зеркале, его ошарашило, он водил руками по лицу и зеркалу, не веря своим глазам. Но верь не верь, а видится все то же: молодое свежее лицо, симпатичное – и в этой симпатичности признак, который Фуфачев сразу связал с болезнью.
– Яков Леонидыч! – закричал он главврачу. – Спасите, родной, вы что, не видите, я уже в женщину превращаюсь!
– В психушку его! В психушку! – закричал Яков Леонидович, скрываясь в коридоре. К Фуфачеву бросились, перекрывая выход из больницы но он юркнул в туалет, заперся и, пока вышибали дверь, успел вылезти в окно.
Один из молодых врачей решил пошутить над Фуфачевым. Увидев его однажды издали, он сказал:
– Знаете что. Мы вам поможем только в том случае, если вы принесете недостающую часть. Где она?
Фуфачев задумался. В самом деле, что он околачивается тут уже столько времени? Надо же найти сволочного гостя, потребовать у него ответа, ведь никто другой не может быть виноват, – и отправился к Любке. Любка лежала пьяная, возле нее был кто-то под одеялом, высовывались штаны и сандалии на босу ногу. Не говоря ни слова, Фуфачев ударил сквозь одеяло кулаком, одеяло тонко взвизгнуло, и вылез не мужик, а женщина.
– Ты кто такой? Ты чего подругу обижаешь? – ковыляя языком, спросила Любка.
– Урод противный! – визжала подруга.
– Где этот самый? – спросил Фуфачев. – С кем пили?
