Книга Утерянный рай - Александр Лапин

– Знаешь, Толик, ты хороший парень, и любая девушка пойдет с тобой хоть на край земли. Ты и мне нравишься. Но понимаешь, у меня есть человек… жених… Мы с ним давно встречаемся…

– Человек?! – якобы ошеломленный, Казаков уставился на нее. – Ну, так что же ты всегда одна? Ты не обманываешь? Если я… – у Казакова от волнения даже голос задрожал. В эту секунду он действительно верил в то, что говорил. Голос его осекся…

– Ну, он просто живет не здесь! Он как раз сегодня приезжает. И может быть, может быть… – у нее на ярко накрашенных губах появилась улыбка…

Ага, наконец-то подтвердила то, что говорил Маслов! Надо только уточнить, но не спугнуть ее.

– Он что, из другого города?

– Нет, он не из другого города. Он из другой страны! – торжествующе, с гордостью произнесла она. – Он из Америки…

Анатолий даже присвистнул.

– Из Америки? Ну, тогда конечно, где нам, серым лапотникам, тягаться с ковбоями.

– Он такой, такой необыкновенный. Сказал, что заберет меня отсюда.

– И давно вы встречаетесь?

– Уже больше года.

– Ну и ну!

«Держи карман шире! Он приезжает в Москву, выполняет задание, спит с тобой и рассказывает всякие басни. А ты сидишь тут и ждешь чего-то. Может, он и заберет тебя. Вот только с какой целью? А может, так и будет нести свою ахинею дальше. Как начальство скажет. Надо доложить Маслову, что да как».

Но Казакову неожиданно стало ее жалко. Такую умную, московскую, всезнающую, но все равно дурочку, готовую верить в какую-то сказку об иноземном принце. А с другой стороны, его ела какая-то древняя досада. «И что она здесь, в Советском Союзе, не могла найти себе парня? Мы уже для нее не подходим? Да еще с такой гордостью… – обиженно думал он. – Тоже мне, фифа. Он американец!.. Как будто орден ей дали».

Но вслух Анатолий, конечно, ничего по этому поводу не сказал. Только разочарованно вздохнул и добавил:

– Конечно! Если у вас все так серьезно, то мне тут делать нечего. Моя касса не играет.

Они расстались молча. Анатолий знал, что больше ему не нужно встречаться: «Задание выполнено. Что еще? Ничего».

Маслов остался доволен.

А у Казакова все равно саднило на душе. Как-то все это было несерьезно: «Какая из нее шпионка? Соплюшка… И моя роль не слишком честная… Ну да раз так надо… Не нам решать. Впрочем, зачем ей тогда учиться? Как-то за страну обидно».

V

Она медленно забралась на крышу общежития. Только здесь Галина могла остаться одна. Остаться самой собой и наедине со своими мыслями.

Великая степь простиралась перед нею. Ей казалось, что сейчас, стоит ей только встать на край крыши и чуть-чуть напрячься, этот бескрайний манящий простор поглотит ее. И она улетит через это знойное марево прямо к солнцу.

Галина еще раз вгляделась в небо, в застывшего в синеве ястреба и подумала: «Как мы, люди, все усложняем. Своими страстями, необузданными желаниями».

А осень незаметно подкрадывается к степи. И уже заметна в пожухших травах, в колосящейся пшенице, в этой тишине, в кажущемся черной точкой всаднике.

Они в колхозе. Как всегда, осенью первокурсников направляют на сельхозработы, потому что считается, что в колхозах и совхозах, на целине не хватает рабочих рук во время уборки урожая. Местные приучены к тому, что рано или поздно из города приедут прикомандированные шоферы, студенты, комбайнеры и уберут урожай. А потому на грязную и тяжелую работу не соглашаются. Студенты работают на току, подбрасывают зерно на элеваторах, убирают картошку, подбирают за комбайнами кукурузу…

Вот и в этом году, как всегда, приехало сюда, в степь, человек сто. Разместили их кого в домах, кого в вагончиках, а большую часть – в цехе, переоборудованном под общежитие. В нем сбили огромные, на весь пролет, нары. На эти нары студенческий молодой народ настелил тюфяков, одеял. На одной половине девчонки, на другой – мальчишки.

И пошла для них жизнь колхозная, замечательная. Ходили в клуб на индийские фильмы с дикими для русского уха названиями типа «Рам и Шам», «Зита и Гита». Целовались, сидя на скамеечках на автобусной остановке, а утром, сонные, быстро-быстро закутывали лица в белые платки так, что видны только глаза, садились в раздолбанный колхозный автобус и ехали на ток. А туда уже тянулись вереницами по разбитым полевым дорогам крытые брезентом грузовики с янтарным целинным зерном.

Мальчишки в общий режим жизни вносили свое. Ездили с местными, когда на мотоциклах, когда с зерновозами, в райцентр. Прикупали вино и водку. Вечером выпивали, гуляли с девчонками. Отдельная песня – колхозные праздники. Один из таких – день рождения. Тогда уже все стараются. Именинниц или именинников поздравить – святое дело. Ну и, соответственно, пригубить граммов по сто. Потанцевать под магнитофон.

Сегодня у нее тоже день рождения. И скоро она спустится туда, к новым студенческим друзьям. А сейчас надо побыть одной. Вот и спряталась сюда под солнечные лучи на теплую плоскую крышу. И смотрит вниз, где все готовятся к ужину, бегают, суетятся. Она заново перечитывает его горячечное, полное какой-то невысказанной и высказанной горечи послание.

«Ну что он за человек? – думает она. – Куда торопится, горит? Ведь все еще только начинается. Что было там, в Жемчужном, может, сбудется, а может, нет. А нам еще надо жить. Учиться. Получить профессию. Как мои родители. Все должно быть правильно. А у него какой-то огонь. Все горит».

И что-то женское – древний, как мир, инстинкт – подсказывает ей, что придет пора. И человек именно тот, кто ей нужен.

А сейчас, сейчас надо им понять себя, понять друг друга. «И что за горячка такая? Даже страшно от этой горячности, от этой страстности. Только написала, что еще не знаю, что и как. А он уже все, прощай! Я только сказала правду, а он!».

Маленькая, худенькая Озерова сидит на краю крыши, спустив ноги, и наблюдает за тем, что происходит внизу. Пока она была с ним, все было понятно и просто. Но стоило им разъехаться, как сосущая тоска одиночества охватила ее. И именно эта тоска не давала покоя, заставляла раз за разом прокручивать все прошедшее.

А потом она сдала экзамены и оказалась в гуще новой большой жизни. Как будто ее охватил какой-то вихрь. Новые друзья, обстановка, преподаватели. Она зажила взахлеб: все стало интересно, весело, здорово. Это жизнь, а не дрема да скука. И ей стало казаться, будто все, что было тогда, прошедшим летом, стало не таким важным. Как-то потускнело и кануло безвозвратно. Пришло сомнение: а все ли идет так, как положено, по правилам?

«Но что же делать, что ответить ему? Или совсем ничего не отвечать?»

Она потихоньку спустилась вниз с крыши. И сразу попала в объятия. Длинный, как жердь, студиоз третьего курса Леша Макинтоша обнял ее, приподнял и воскликнул:

– Вот она, наша именинница!