Книга Поиски абсолюта - Оноре де Бальзак

Убедившись в этом с первого же взгляда, Маргарита залилась слезами и все простила отцу. Значит, среди такого опустошительного неистовства его остановили отеческое чувство и благодарность к дочери! Это доказательство нежности, полученное в тот момент, когда отчаяние Маргариты достигло вершины, вызвало душевную реакцию, против которой бессильны и самые холодные натуры. Она сошла вниз, в залу, и ждала там прихода отца, терзаясь все возраставшими ужасными сомнениями. Каким увидит она его вновь? Вероятно, разбитым, одряхлевшим, измученным, ослабевшим от лишений, которые т претерпевал из-за гордости? А сохранился ли у него разум? При виде разграбленного святилища слезы текли г нее из глаз, но она их не замечала. Картины всей ее жизни, ее усилия, бесполезные меры предосторожности, ее детство, мать, счастливая и несчастная, — все, вплоть до улыбки ее маленького Жозефа при виде опустошения в доме, слагалось для нее в поэму, полную душераздирающей скорби. Но и предвидя несчастья, она все же не ожидала развязки, уготованной для увенчания всей жизни ее отца, жизни, одновременно столь возвышенной и столь жалкой. Положение Клааса ни для кого не являлось тайной. К стыду рода человеческого, в Дуэ не встретилось и двух великодушных сердец, чтобы воздать честь настойчивости гениального ученого. Для всего общества Валтасар был человеком, которого надо отдать под опеку, дурным отцом, проевшим шесть состояний, целые миллионы, искавшим философского камня в девятнадцатом веке, в веке просвещения, в веке неверия, в веке и т. п… Его поносили, клеймили прозвищем алхимика, бросали ему в лицо слова: «Хочет делать золото!» Пусть не звучит хвала нынешнему веку, предоставляющему, по примеру всех веков, таланту умирать от равнодушия, такого же грубого, то и в те времена, когда умерли Данте, Сервантес, Тассо e tutti quanti.[10]Народы еще медлительней оценивают создания гения, чем короли.

Мнение о Клаасе понемногу просочилось из высшего общества Дуэ к буржуазии, а от буржуазии к простонародью. Семидесятилетний химик вызывал к себе глубокое чувство жалости у людей образованных, насмешливое любопытство — у народа, — два чувства, заключающих в себе по существу все то же презрение, то же vae victis,[11]которое бросает великим людям толпа, видя их униженными. Многие приходили к дому Клааса посмотреть на окно того чердака, где пущено дымом столько золота и угля. Когда Валтасар шел, на него показывали пальцем; часто, при виде его, слово насмешки или сострадания срывалось с уст простолюдина или ребенка; но Лемюлькинье старался передать ему эти слова как похвалу и мог обманывать его безнаказанно. Если зрение Валтасара сохранило ту высшую ясность, которою наделяет привычка к великим мыслям, то слух ослабел его. Многие крестьяне, люди грубые и суеверные, считали старика колдуном. Благородный, великий дом Клааса именовался в предместьях и в деревнях домом дьявола. Все, вплоть до лица Лемюлькинье, давало повод к зарождению нелепых росказней о хозяине дома. И вот, когда бедный старый илот шел на рынок за насущной пищей, которую он старался купить подешевле, на него в качестве привеска сыпались ругательства, и он был еще счастлив, если иные суеверные торговки не отказывались продать ему скудные припасы из боязни быть проклятыми за сношения со служителем ада. Итак, весь город был, вообще говоря, враждебно расположен к великому старцу и его товарищу. Этому способствовала и жалкая одежда того и другого: они одевались, как те совестливые бедняки, которые соблюдают внешнюю опрятность и еще не решаются просить милостыню. Рано или поздно старики могли подвергнуться оскорблениям. Пьеркен чувствовал, каким бесчестием для семьи было такое публичное поношение, и всегда во время прогулок тестя посылал двоих-троих слуг, которые на некотором расстоянии окружали его для охраны, ибо Июльская революция не способствовала почтительности народа.

В то утро, по необъяснимой случайности, Клаас и Лемюлькинье, выйдя рано из дому, обманули тайную стражу Пьеркена и очутились одни в городе. Возвращаясь с прогулки, они уселись на солнышке на скамейку площади св. Иакова, где проходили дети, одни — в училище, другие — в коллеж. Заметив издали двух беззащитных стариков, лица которых повеселели на солнце, дети принялись говорить о них. Обычно дети быстро переходят от разговоров к смеху, а от смеха — к дурачеству, жестокость которого они не сознают. Семь или восемь из них, подошедшие первыми, остановились все же в отдалении и принялись рассматривать стариков, еле сдерживая смех, чем привлекли внимание Лемюлькинье.

— Видишь того, у которого голова, как колено?

— Да.

— Вот, это ученый от рождения.

— Папа говорит, что он делает золото, — сказал другой.

— Каким местом — этим или вот этим? — прибавил третий, показывая насмешливо на ту часть тела, которую гак часто показывают друг другу школьники в знак презрения.

Самый маленький из кучки детей, который держал в руке корзиночку, полную провизии, и слизывал масло с хлеба, простодушно подошел к скамейке и сказал Лемюлькинье:

— Правда, что вы делаете жемчуг и алмазы?

— Да, солдатик, — ответил Лемюлькинье, улыбнувшись и потрепав его по щеке, — дадим тебе, когда станешь ученым.

— Ах! и нам! и нам! — воскликнули все.

Дети подлетели, как стая птиц, и окружили обоих химиков. Валтасар, глубоко погруженный в мысли, от которых отвлекли его эти крики, вдруг с таким изумлением посмотрел вокруг, что все рассмеялись.

— Смотрите, шалуны, уважать великого человека! — сказал Лемюлькинье.

— Уважать неряху? — закричали дети. — Вы колдуны… Да, колдуны! Старые колдуны! колдуны! вот вы кто!

Лемюлькинье встал и пригрозил детям палкой, они рассыпались во все стороны, подбирая на бегу комки грязи и камни. Какой-то рабочий, завтракавший в нескольких шагах, увидав, что Лемюлькинье поднял палку; подумал, что он хотел избить детей, и поддержал их страшными словами:

— Долой колдунов!

Дети, чувствуя, что у них есть опора, пустили свои снаряды и попали в обоих стариков, как раз когда граф де Солис показался в конце площади в сопровождении слуг Пьеркена. Не так быстро они подошли, чтобы помешать детям забросать грязью великого старца и его лакея. Удар был нанесен. Валтасар, до тех пор сохранявший се свои способности благодаря чистоте нравов, свойственной ученым, чьи страсти укрощены жаждой открытий, постиг внутренним чутьем разгадку этой сцены; его дряхлое тело не выдержало ужасного удара, нанесенного самым высоким его чувствам, он упал, пораженный параличом, на руки Лемюлькинье, который и отнес его на носилках домой, сопровождаемый обоими зятьями и их слугами. Никакая сила не могла помешать населению Дуэ итти вслед за носилками старика до самых дверей его дома, где находились Фелиция с детьми, Жан, Маргарита и Габриэль, уведомленный сестрой о ее приезде и приехавший с женой из Камбрэ. Ужасным зрелищем было возвращение домой старика, который не так боялся смерти, как того, что дети проникли в тайну его нищеты. Тотчас же поставили ему кровать посреди залы; всяческая помощь была оказана Валтасару, и к концу дня состояние его позволяло надеяться, что он останется в живых. Как ни искусно боролись с параличом, Клаас надолго впал почти в детство. Хотя удалось постепенно ослабить паралич, его действие все же сказывалось на языке, пораженном сильнее всего, — может быть потому, что гнев сосредоточил здесь все силы старика в тот момент, когда он собирался бранить детей.