Книга Только не говори маме. История одного предательства - Тони Магуайр

— Нянечка принесет тебе воды умыться. А ванну примешь дома. Волосы подождут — все это баловство. — Она сделала паузу, глядя на меня все с тем же выражением неприязни. — Если бы не твое баловство, тебя, возможно, здесь не было бы.

И с этим покинула палату.

У меня болел живот, но я уже решила больше ничего не просить. Вместо этого я кое-как умылась водой из маленькой миски, что мне принесли, оделась и стала ждать прихода врача, который делал мне операцию.

Когда врач в сопровождении медсестры вошел в палату, он едва взглянул на меня и даже не спросил, как я себя чувствую. Он просто сообщил, что я могу идти. Подхватив свой саквояж, я вышла из госпиталя и направилась к автобусной остановке.

Глава 23

Что-то разбудило меня, но за окном моей спальни была лишь темнота, в комнате — тишина, и я никак не могла понять, что же меня беспокоит. Сознание отчаянно пыталось проснуться, призывая к этому и мое тело. И тут я почувствовала это: липкое тепло между ног. Я сунула руку в пижамные брюки, и она стала теплой и влажной. Во мне поднялась паника, и я, соскочив с кровати на линолеум пола, шатаясь, двинулась к выключателю.

Желтое сияние тусклой электрической лампочки осветило мою постель. Лужица темно-красной крови растеклась по простыне. Ничего не понимая, я посмотрела на свои пижамные брюки и увидела, что они тоже в крови. Как и мои пальцы, только что коснувшиеся тела. Я почувствовала, как кровь струится по ногам, и закричала, призывая на помощь маму.

Она тут же прибежала, одним взглядом оценила обстановку и велела мне лечь в постель. Потом появился отец, полусонный, в мятой пижаме.

— В чем дело? Что за шум? — пробормотал он.

С отвращением мать показала на меня.

— Нужно вызвать «скорую», — сказал он ей, и я различила нотки страха в его голосе.

— Я позвоню доктору, — ответила она. — Он скажет, что делать.

Я смутно слышала, как мать спускается по лестнице, а потом говорит с кем-то по телефону. Вскоре сквозь пелену густого тумана прорвался голос доктора. Открыв глаза, я увидела его неясные очертания. Как будто во сне звучал их шепот, проникая в мои уши, заполоняя сознание.

— Дело плохо, — произнес голос доктора. — Ее нужно отправить в госпиталь. Тебе, Рут, выбирать в какой. В наш, городской, или туда, где ей делали операцию?

Я почти физически ощущала повисшее тягостное молчание, и вот снова заговорила мать:

— Туда, где делали операцию.

Потом голоса удалились, и я провалилась в ватную пелену неопределенности: вроде бы и не спала, но и не бодрствовала, хотя и различала движение вокруг себя. Я слышала, как мама попросила отца уйти к себе в спальню, слышала голос доктора, который говорил с ней за дверью моей комнаты, и отчетливо понимала, что умираю.

Пронзительный вой, в котором я узнала сирену «скорой помощи», прорезал туман беспамятства, и в окне показались вспышки голубых огней. Чьи-то руки бережно подняли меня. Я чувствовала толчки каждой ступеньки, пока меня спускали на носилках, потом грузили в карету, и сирена снова завизжала, когда мы тронулись в путь.

Образ матери, стоящей на крыльце рядом с доктором, навечно отпечатался на сетчатке моих глаз, и это было последнее, что я успела увидеть, прежде чем за мной закрылась дверца кареты «скорой».

Госпиталь, который выбрала моя мать, находился в тринадцати милях от нашего дома. Дорога, ведущая туда, были узкой и извилистой. В конце пятидесятых в окрестностях Коулрейна еще не было шоссе.

Меня сковал холод, ледяной холод, хотя пот струился по моему телу, а кровь сочилась между ног. Черные круги плясали перед глазами, и в ушах начал звонить колокол, почти заглушая вой сирены.

Чья-то рука гладила меня по голове, потом взяла меня за руку, когда спазм сотряс мое тело и изо рта хлынула желчь.

— Она уходит! Гони, старик, — расслышала я крик.

Машина сотрясалась от усилий водителя ехать быстрее, и в руках санитара затрещала рация, передавая инструкции.

— Держись, Антуанетта, только не засыпай сейчас, — взмолился тот же голос, и наконец я ощутила толчок, когда машина резко затормозила.

Я почувствовала, как подняли носилки, расслышала торопливые шаги невидимых людей, которые их несли, потом яркий свет ослепил меня. Возникло ощущение жжения в руке, и мои глаза перестали пытаться фокусировать взгляд на фигурах в белых халатах, окруживших меня.

Когда я проснулась, то увидела рядом с собой фигуру в голубом. Мои глаза встретились с карими глазами медсестры родильного отделения. В ее взгляде уже не было враждебности, лишь сострадание, ведь теперь я была пациенткой, требующей ухода. Она нежно погладила меня по голове, подержала таз, в который меня вырвало, потом протерла мое лицо прохладной влажной салфеткой.

Рядом с кроватью болтался прозрачный пластиковый мешок, подвешенный на металлическом кронштейне; в нем была красная жидкость, и я догадалась, что это кровь. Трубка тянулась от мешочка к моей руке, где из-под пластыря торчала игла.

— Антуанетта, почему они отправили тебя сюда? — недоуменно спросила она. — Почему не в ближайший госпиталь?

Я почувствовала, что она знает причину, так же как знала ее и я. Не ответив, я закрыла глаза, и передо мной тотчас возник образ матери, наблюдающей за тем, как меня грузят в карету, отправляя, как она, должно быть, надеялась, в мой последний путь. Не в силах смириться с горькой правдой, я наглухо запечатала эту картинку в коробку воспоминаний, которую больше никогда не открывала.

— Хватит, — беззвучно крикнула я в хосписе, пытаясь заглушить предательский детский шепот. — Прекрати. Я не хочу открывать эту коробку воспоминаний!

— Нет, Тони, тебе придется вспомнить все, — настойчиво бормотал нежный голос, в то время как я разрывалась между двумя мирами, в одном из которых жила Антуанетта, а другой был заново создан мной.

Вопреки моему желанию, унаследованная мною игра в счастливую семью была жестоко оборвана. Коробка воспоминаний осталась открытой, и я снова увидела мать, стоящую рядом с доктором на крыльце нашего дома, пока меня на носилках грузили в карету «скорой».

Когда я проснулась в следующий раз, медсестра снова сидела у моей кровати.

— Я умру? — услышала я свой голос.

Она наклонилась ко мне, взяла мою руку и нежно сжала ее. Я увидела ее влажные глаза.

— Нет, Антуанетта, ты нас, конечно, напугала, но теперь все будет хорошо.

Потом она поправила на мне одеяло, и я провалилась в глубокий сон.

Прошли еще два дня в госпитале. Врачи приходили, говорили мне утешительные слова и снова уходили. В часы бодрствования я лежала, с надеждой глядя на дверь, ожидая свою мать, которую все еще любила, пока на меня не снизошло горькое осознание того, что она никогда не придет.