Книга Учитель фехтования - Александр Дюма

Я принимал близкое участие во всех ее радостях и горестях с самого начала моего пребывания в Петербурге. Протекция, оказанная мне по ее рекомендации графом Алексеем, благодаря которой я устроил свою жизнь в Петербурге, а также внутренний голос, говоривший мне о моем долге в подобных обстоятельствах жизни, – все это убеждало меня, что я должен сопровождать Луизу до конца ее путешествия и передать ее с рук на руки графу Алексею.

Я подумал, что, если она поедет одна и с нею в дороге приключится какое-нибудь несчастье, я не только буду горевать, но и всю жизнь упрекать себя в этом. Итак, я решил сделать все возможное, чтобы уговорить Луизу отложить свое путешествие до весны, а при ее отказе ехать вместе с нею.

Случай начать такой разговор вскоре представился: вечером, когда мы сидели за чаем у графини, она и дочери ее стали говорить Луизе об опасностях предстоящего ей пути. Старая графиня убеждала ее остаться на зиму у них в Москве и отправиться в путь только весной. Я воспользовался моментом и присоединился к настояниям графини.

Но на все наши слова Луиза отвечала со своей печальной улыбкой:

– Не беспокойтесь, я доеду.

Тогда мы стали умолять ее отложить путешествие хотя бы до той поры, когда установится санный путь, но она снова отказалась.

– Ждать этого слишком долго, – сказала она.

В самом деле, на дворе была поздняя, дождливая осень, и трудно было предвидеть, когда начнутся морозы. Мы продолжали настаивать, а она – упорно стоять на своем.

– Вы хотите, – говорила она, – чтобы он умер там, а я здесь.

В словах Луизы слышалась такая твердая решимость, что я перестал убеждать ее.

Луиза хотела отправиться в путь на следующий же день часов в десять утра, после завтрака, на который был приглашен и я. Я встал очень рано, купил себе дорожное платье, меховые сапоги, карабин и пару пистолетов и заранее положил все это в наш дорожный экипаж.

Завтрак, как легко догадаться, прошел среди грустного молчания. Одна только Луиза сияла от радости и в конце концов заразила этим настроением и меня.

Завтрак был окончен. Мы все спустились во двор, где уже стоял экипаж. Прощание было очень нежное и длительное. Расцеловавшись по нескольку раз с графиней и с ее дочерьми, Луиза протянула мне руку.

– Прощайте, – молвила она.

– Нам незачем прощаться, – ответил я.

– Почему?

– Очень просто: я еду с вами.

– Вы едете со мной?

Луиза, очевидно, не сразу поняла меня.

– Вы едете со мной? – повторила она.

– Ну да, еду с вами, чтобы передать вас здоровой и невредимой графу и вернуться обратно.

Луиза подняла руку, точно хотела помешать мне следовать за ней.

– Впрочем, – сказала она, помолчав, – я не вправе воспрепятствовать столь прекрасному, столь великодушному поступку с вашей стороны. Если вы преисполнены такой же решимости, как и я, хорошо, едемте.

Старая графиня и ее дочери стали благодарить меня.

– Не благодарите меня, – сказал я, – за то, что я считаю своим долгом. Я скажу графу от вашего имени, что вы не поехали с нами только потому, что не имели на то разрешения.

– Да, да, – воскликнула мать, – скажите ему, что мы хлопотали об этом разрешении, но нам было отказано.

– Принесите мне моего сына, – попросила Луиза, – я хочу поцеловать его в последний раз.

Ей подали ребенка, и она плача покрыла его поцелуями.

Чтобы положить конец этому тягостному прощанию, я почти насильно отнял у нее ребенка, усадил ее в экипаж, затем вскочил в него сам и крикнул кучеру «пошел!». Фельдъегерь уже ждал нас на козлах. Лошади тронули, и вослед нам донеслись последние напутствия и пожелания. Полчаса спустя мы выехали из Москвы.

Я предупредил фельдъегеря, что мы желаем ехать днем и ночью, чтобы прибыть на место до наступления морозов. Я предполагал, что при этом условии мы доберемся до Тобольска за две-три недели.

Мы быстро миновали Владимир и через несколько дней прибыли в Нижний Новгород. Я попросил Луизу отдохнуть здесь несколько часов, так как она очень устала от дороги и пережитых волнений, от расставания с сыном.

Хотя нам очень хотелось осмотреть Нижний Новгород, мы не решились тратить на это время, переночевав в нем, рано утром пустились в дальнейший путь и вечером того же дня приехали в Козьмодемьянск. До сих пор все у нас шло великолепно: попадавшиеся нам на пути деревни казались зажиточными, дома были просторны, на каждом дворе имелась баня.

Население относилось к нам с радушием и доброжелательностью, которые свойственны русским крестьянам.

Дожди наконец прекратились, и подул холодный северный ветер. Когда мы приехали в Казань, было уже довольно холодно. В этом древнем татарском городе мы остановились всего на два часа. В другое время я не удержался бы от соблазна приподнять длинную чадру, скрывающую лица тамошних женщин, которые, говорят, славятся своей красотой, но такая любознательность была бы теперь не к месту: нам нужно было торопиться.

По прибытии в Пермь Луиза почувствовала себя такой усталой, что ехать дальше было нельзя. Посмотрев на серое, низко нависшее небо, фельдъегерь сказал:

– Верно, в ночь выпадет снег, и дальше придется ехать на санях.

И действительно, когда я проснулся на другой день утром, крыши домов, улицы – все побелело от снега.

Я быстро оделся и вышел, чтобы посоветоваться с фельдъегерем. Он был очень озабочен: за ночь снега выпало так много, что под ним не было видно ни дорог, ни канав, и наш провожатый считал, что ехать в этих условиях небезопасно. Следует подождать, пока не установится санный путь и морозы не скуют все ручьи и реки. На все его доводы я лишь отрицательно качал головой; я был убежден, что Луиза не захочет ждать. Вскоре и сама Луиза вышла к нам. Выслушав наши соображения, она сказала:

– Хорошо, останемся здесь на два дня, но не дольше.

– Эти два дня, – заметил я, – мы употребим на то, чтобы подготовиться к дальнейшему путешествию.

Прежде всего нам нужно было приобрести сани, что мы сделали в тот же день и сразу перенесли в них все наши пожитки, а также оружие, которое я приобрел в Москве. В Перми мы встретили нескольких ссыльных поляков, жилось им не так уж плохо. Пермь красивый город, особенно летом, и морозы редко достигают там тридцати градусов, в то время как в Тобольске они доходят иной раз до пятидесяти.

Закончив наши приготовления, в назначенный срок мы снова пустились в путь-дорогу. Сердца наши сжались от тоски при виде бесконечной, покрытой снегом равнины. Это было безбрежное море снега, где не видно было ни дорог, ни речек, только редкие деревья служили вехами, указывавшими ямщикам направление. Время от времени нам попадались еловые леса, темная зелень которых выделялась среди окружающей нас белизны.