Книга Птицы, звери и родственники - Джеральд Даррелл

Глава одиннадцатая.Рассерженные бочки

В самом конце лета наступает сбор винограда. Пейзажем с виноградниками можешь любоваться хоть круглый год, но только когда наступает пора сбора урожая, вспоминаешь последовательность событий, приведших к ней. Зимой виноградники кажутся мертвыми, словно прибитые к берегу сучья, которые зачем-то во множестве понатыкали в землю аккуратными рядами; а затем настает весенний день, когда замечаешь, как на каждой лозе загорается зеленое сияние, когда начинают разворачиваться нежные, еще сморщенные листочки. Постепенно листья становятся больше и свисают с лоз, словно виноградники подставляют жарким лучам солнца зеленые ладони. Позже появляются и сами гроздья – сначала как крошечные наросты на веточках; но под действием солнечных лучей они растут и наливаются, пока не становятся похожи на желтовато-зеленую икру некоего неведомого морского чудища.

Теперь настает время опрыскивания. Терпеливые, выносливые ослики выкатывают на виноградники деревянные тележки с большими бочками извести и медного сульфата.

Затем появляются опрыскиватели в специальной одежде, делающей их похожими на существа с далекой планеты: защитные очки и маски, огромные канистры за спиной, от которых идут длинные резиновые шланги, подвижные, словно хоботы слонов. По ним бежит жидкость – смесь голубизны неба и синевы моря, словно в ней растворилось все, что есть голубого и синего на свете. Канистры наполняют, и люди в спецодежде шагают среди кружевных виноградников, окутывая каждый лист, каждую зеленеющую гроздь тончайшей небесно-голубой тканью. Под этим защитным голубым покровом зреют и наливаются гроздья, чтобы в конце концов быть сорванными знойным днем на закате лета и отдать свой сок.

Сбор винограда настолько важное дело, что вполне естественно, что к этому времени приурочивают поездки в гости, пикники и торжества. В это время достают вино прошлогоднего урожая и размышляют над ним.

Нас пригласил на праздник молодого вина господин Ставродакис, крохотный, весь в добрых морщинах человечек с лицом как у истощенной от голода черепахи. У него были вилла и несколько крупных виноградников в северной части острова. Свою жизнь он посвятил виноделию, считая вино самой важной вещью на свете, а посему его приглашение было доставлено со всей подобающей торжественностью и столь же торжественно было воспринято моим семейством. В тексте приглашения, выгравированном на медной пластине и украшенном росчерками и завитушками, отчего билет выглядел словно ажурная чугунная решетка, между прочим значилось: покорнейше прошу привести с собою друзей, которым, по вашему мнению, сие доставит наслаждение.

– Прекрасно, – сказал Ларри, – ходят слухи, что у него лучший на Корфу погреб.

– Ну, если вы хотите, мы могли бы поехать, – с сомнением в голосе молвила мама.

– Конечно, я хочу, – сказал Ларри. – Вино у него должно быть отменное. Предлагаю нанять моторную лодку и устроить пикник.

– Поедем! – восторженно сказала Марго. – У него в имении великолепный пляж. Надо еще покупаться, пока лето не кончилось.

– Мы можем пригласить с собой Свена, – продолжал Ларри, – он к тому времени как раз вернется. Ну и, конечно, Дональда и Макса – отчего не позвать?

– И Теодора, – добавил Лесли.

– Ларри, милый, – сказала мама. – Человек приглашает нас всего лишь смотреть, как давят его виноград или что там они с ним делают. И мы не можем привезти с собой такое множество людей.

– Но он же сам написал, чтобы мы привезли кого хотим, – возразил Ларри.

– Все равно нельзя. Как бедняга прокормит столь многочисленную компанию?

– Ну, это просто, как дважды два, – сказал Ларри. – Напишем ему, что еду привезем с собой.

– То бишь готовить придется мне? – спросила мама.

– Чепуха какая, – уклончиво сказал Ларри, – возьмем с собою котлет или еще чего-нибудь в этом роде да поджарим прямо на костре.

– Мне ли не знать, чем это кончается, – сказала мама.

– Да ну, организуешь как-нибудь, – ответил Ларри. – В конце концов, нет ничего проще.

– Значит, так, – неохотно сказала мама. – Утром я переговорю со Спиро, и посмотрим, что можно будет сделать.

В результате мама написала изящным почерком письмо Ставродакису, сообщая, что мы будем рады принять его приглашение и привезти с собою нескольких друзей. Еду мы возьмем с собою и устроим пикник на пляже. В ответ мистер Ставродакис прислал нам еще одно письмо – очередной образчик гравюры с завитушками, – в котором сообщал, что польщен тою любезностью, с которой мы приняли его приглашение, и что с нетерпением ждет нашего приезда. В добавление он написал следующее: «Покорнейше прошу приехать неодетыми – мы в семейном кругу». Фраза более чем озадачила нас, так как Ставродакис долгие годы был холостяком, но наконец сообразили – он всего лишь имел в виду, чтобы мы не одевались особо нарядно и чувствовали себя как дома.

В конце концов компания подобралась в таком составе:

Дональд и Макс, Теодор, Кралефски, Свен, который как раз вернулся из Афин, Спиро и наше семейство. Мы собрались в полседьмого утра на разбитых ступенях позади царского дворца в городе, где, покачиваясь на легких волнах, нас ожидала свежевыкрашенная лодка с низкими бортами. Погрузка заняла порядочно времени. Прежде всего разместили многочисленные корзины с провиантом и вином, кухонные принадлежности и огромный мамин зонтик, с которым она не расставалась во время летних путешествий. Затем Кралефски, кланяясь и улыбаясь, подал ручку маме и Марго, помогая взойти им на борт.

– Потихоньку, аккуратненько, не споткнитесь – отлично! – говорил он, эскортируя обеих дам на борт моторки с учтивостью венецианского дожа, помогающего новой своей возлюбленной сесть в гондолу.

– По счастью, – молвил Теодор, всматриваясь в голубое небо из-под полей своей фетровой шляпы, – по счастью, похоже, что сегодня… хм… будет, знаете ли, хорошая погода. Я рад, а то, знаете, от малейшего волнения мне становится дурно.

Свен оступился, садясь в лодку, и чуть было не уронил в море свой драгоценный аккордеон, но длинная рука Макса спасла его от гибели в морской пучине. Наконец все были на борту. Лодку столкнули в море, завели мотор – и в путь. В бледной жемчужной утренней дымке, предвосхищавшей жаркий день, город казался игрушечным городком, построенным из детских кубиков. Слегка осыпавшиеся фасады высоких старинных венецианских домов, окрашенные в бледные оттенки кремового, коричневого, белого и розового, как цикламен, цветов, расплывались в дымке, словно на смазанном рисунке пастелью.

– Славная жизнь на океанской волне! – изрек Кралефски, драматически вдыхая теплый неподвижный воздух. – То, что надо!

– Хоть море и кажется таким спокойным, – заметил Теодор, – однако есть, по-моему, легкое – едва ощутимое – волнение.

– Что за вздор, Теодор, – сказал Ларри. – Хоть ватерпасом измеряй, пузырек не шелохнется.