Книга Бриллиантовая пыль - Владимир Сергеевич Максимов

статуями гранитный фасад Елисеевского магазина.

— Вот тот дом, — сверившись по бумажке, сказал Волгин женщине, кивнув на облупившееся здание в глубине улицы. — Квартира на втором этаже; Витлицкая Вера Фёдоровна.

Женщина не ответила, продолжая с любопытством вертеть головой.

— Ты слышишь меня?! — рявкнул Илья Сергеевич. — Хватит по сторонам глазеть! — испугавшись крика, тихо хныкавший до сей поры ребенок заплакал в голос. — Да успокой ты его, ради бога! — с досадой сказал Волгин.

— Да слышу я все, не шумите, — ответила женщина, взяв мальчика на руки.

— Смотри, не перепутай ничего, — предупредил Волгин, сбавив тон, — а то отправишься назад в Архангельск. Будешь там до конца жизни в своем занюханном Доме культуры киснуть.

— Не беспокойтесь, все сделаю, как учили.

— Вот тебе новая метрика на пацана. Теперь он Витлицкий Леонид Андреевич. Ну давай… С богом!

Женщина с ребенком на руках подхватила чемодан и, сгибаясь под его тяжестью, заковыляла к дому.

Не святая троица

Здание, куда немногословный Артём привез Хайзарова с Горским, изначально служило стрелковым тиром лейб-гвардии Преображенского полка. Пережив несколько эпох, здание уцелело в первоначальном виде и даже сохранило свое назначение.

Михаил Ильич Волгин, будучи в какой-то мере рабом своих привычек, до сих пор не мог отделаться от оставшейся со времен работы в органах любви к стрелковому оружию. В тир на Парадной улице он ездил достаточно регулярно, благодаря чему стал отличным стрелком из самых разных видов огнестрельного оружия.

Сегодня Волгин приехал в тир довольно рано и, отстрелявшись, уезжать не спешил; он ожидал внезапно напросившегося на встречу Хайзарова. Сидя в тесноватой комнате отдыха, он, под непрекращающиеся хлопки выстрелов, невольно вспомнил всю историю с драгоценностями царской семьи, которую он знал еще с детства.

Столько времени прошло, а детские воспоминания всплывали в мозгу Волгина так же ясно, как будто это происходило вчера. Отец болел… Болел тяжело; навсегда подорванное здоровье не позволило ему дожить до старости, дождаться внуков, коротая оставшиеся дни за игрой в домино с такими же пенсионерами, как и он сам. Семьей Волгин-старший толком так и не обзавелся. Все делал наспех, как будто зная, что отмерян ему век недлинный. Второпях сходился со случайными женщинами, торопливо заводил детей, потом так же быстро бросал и женщин, и детей. Годам к тридцати пяти вдруг остепенился и зажил тихо в Ленинграде, получая пенсию по инвалидности и небольшую зарплату в Доме офицеров, куда он устроился на работу вахтером.

Жениться Илья Сергеевич так и не удосужился, но перспектива остаться, имея инвалидность, одному как перст ему, видимо, совсем не улыбалась, и он усыновил взятого из переполненного в послевоенное время приюта пятилетнего ребенка, потерявшего во время войны всех своих родных. Так мальчик-сирота стал Михаилом Ильичом Волгиным. Своего нового отца Волгин-младший поначалу побаивался, потому как тот вел себя иногда странно: то как будто заговаривался, то кричал по ночам во сне, то часами сидел как в ступоре, уставившись в одну точку.

Надо сказать, что Илья Сергеевич своего приемного сынишку любил, баловал его и старался по мере возможности вырастить и воспитать его «как надо», то есть в том ключе, как он сам для себя это понимал. Волгин ненавязчиво, но старательно втолковывал наследнику свои собственные представления о жизни, сводившиеся к нехитрой формуле: существовать надо за счет других. Из этого жизненного постулата вытекало, что от тяжелой работы, особенно физической, нужно держаться подальше — пусть другие работают, а вот плодами этой работы грех не воспользоваться, если у тебя, конечно, есть мозги. Для этого следует стараться найти для каждого нужного тебе человечка свой крючочек, дергая за который, можно получить от него все, что тебе требуется.

Поговорить отец любил, рассказчиком был неплохим, и слушал его Михаил с удовольствием. Чаще всего Волгин-старший рассказывал истории о своей довоенной службе в органах, о которой он вспоминал с необыкновенной теплотой, как об утраченном золотом времени. Сын слушал его, развесив уши, мечтая о том, чтобы самому стать таким же, каким был его отец до войны.

Отцовские байки, очевидно сильно приукрашенные, мало чем отличались друг от друга, за исключением одной истории. Историю эту Волгин рассказал уже под конец своей жизни, когда сынишка подрос и стал соображать, что к чему. Была эта история о том, как отец, в бытность свою следователем в городе Пскове, разоблачил заговор против Советской власти, главарем которого оказался молоденький лейтенант Красной армии, как выяснилось, потомок крупного российского банкира. Антисоветский заговор-то следователь Волгин, ясное дело, придумал сам, причем от начала и до конца, а вот парнишка этот допросов не выдержал — повесился в камере.

Всю эту диковатую историю отец поведал Михаилу так — между прочим, даже с юмором, видимо, считая ее забавной, а вот то, что рассказал ему лейтенант на одном из допросов, Илья Сергеевич воспроизвел для сына тщательно, во всех мельчайших подробностях.

Со слов родителя выходило, что дед-банкир повесившегося лейтенанта еще во времена Русско-японской войны выдавал царскому правительству ссуды, а те взамен отвалили ему кучу украшений, принадлежащих семье Романовых. Потом началась Первая мировая война, потом революция; ссуды банкиру так и не вернули, а царские бриллианты до сих пор лежат где-то припрятанные.

Самого главного: где же находятся сокровища — обвиняемый сказать не успел, а может быть, и сам точно не знал, но все же рассказал Волгину, что в квартире, где до революции жил его дед с семьей, имеется некий тайник, в котором хранится золотой портсигар, а в нем — бумаги, оставленные покойным банкиром.

Волгин-младший к истории с кладом готов был отнестись, в общем-то, скептически, как и ко многим другим отцовским байкам, но родитель после рассказа неожиданно для него выложил на стол тот самый портсигар с монограммой, о котором ему стало известно от лейтенанта. А внутри портсигара оказались сохранные расписки на драгоценности, стоившие колоссальные, по тем временам, деньги, выданные царским правительством и, судя по дате, как раз во время Русско-японской войны. Со слов папаши, он каким-то образом устроил одну из своих сожительниц в бывшую квартиру банкира, и та нашла тайник, о котором рассказывал попавший в лапы к отцу лейтенантик. Из этого тайника она портсигар и вытащила.

После этого