Книга Дневники Клеопатры. Восхождение царицы - Маргарет Джордж

— В юности я выпил столько, что хватит на всю оставшуюся жизнь, а теперь вино вызывает у меня лишь головокружение и иные странные проявления. Я больше не состою в свите Бахуса.

— И ешь ты мало, — продолжала я. — Еда тоже вызывает у тебя странные проявления?

— Кажется, ты за мной следишь, — сказал он. — Не добавила ли ты в еду и вино чего-нибудь такого, что я непременно должен съесть, а?

Только шутливое окончание фразы дало мне понять, что он шутит.

— Ты очень подозрителен, — сказала я, отправив в рот кусочек еды с его тарелки. — Позволь мне развеять твои опасения.

Потин при виде подобного нарушения этикета нахмурился, зато Цезарь рассмеялся — вернее, почти рассмеялся.

Когда на блюда с фруктами разложили гранаты, Цезарь взял большой плод и медленно разрезал его пополам, открыв ярко-красную середину, сочившуюся багряным соком.

— Ты видишь, как прилегают все зернышки, — сказал он. — Но когда плод разламывают, он истекает кровью.

Цезарь вручил мне другую половину, не сводя глаз с моего лица.

Я взяла фрукт, взглянула на сочащийся срез и промолвила:

— Чтобы избежать этого, — я продемонстрировала перепачканные соком руки, — не надо разделять целое.

Сторонние наблюдатели думали, что наш обмен репликами касается только граната. Цезарь улыбнулся.

По завершении трапезы в зал вбежали акробаты. Их умащенные маслом тела блестели и двигались так стремительно, что глаза не поспевали за ними.

— Я видел, как наносит удар змея, — сказал Цезарь, — но не представлял себе, что человек способен двигаться столь же быстро.

Потом появились нубийские танцовщики, рослые, худощавые и мускулистые. Они исполнили замысловатый танец под неистовый ритм барабанов и погремушек.

Эта музыка заглушила все прочие звуки. Я не заметила, как Цезарь подал знак своим солдатам, однако увидела, что Потин неожиданно поднялся с ложа. Правда, грохот барабанов не позволил мне спросить, в чем дело. Когда шум стих, Цезарь с невозмутимым видом жевал кардамоновое печенье.

— Где Потин? — спросила я.

Арсиноя и Птолемей тоже нервно ерзали на своих местах.

— В данный момент он, скорее всего, обезглавлен.

— Что?

— Выйдем! — призвал Цезарь и схватил мое запястье так крепко, словно оно попало в челюсти льва.

Ему удалось поднять меня на ноги, а со стороны казалось, будто я встала по собственному желанию. Он повел меня к маленькой двери между колоннами, выводившей в открытую галерею.

Оттуда тянуло морским воздухом, особенно свежим после насыщенного благовониями зала. Ветер крепчал, волны в гавани вспенивались белыми бурунами.

— Там, — сказал Цезарь, увлекая меня за угол.

Повернув туда, я увидела Потина — или то, что от него осталось, — распростертого на ступеньках. Будь у него голова, он свесил бы ее вниз, а сейчас там струилась кровь из обрубка шеи. Над ним стоял римский солдат с окровавленным мечом. Он держал за напомаженные кудри отсеченную голову с тяжелыми серьгами в ушах.

— Помпей, ты отмщен! — сказал Цезарь. — Убери падаль, — приказал он солдату.

Я потеряла дар речи и некоторое время лишь переводила взгляд с обезглавленного трупа на невозмутимого Цезаря.

— Теперь я увидела, как жалит змея, — наконец прошептала я.

— Нет, теперь ты увидела, как предотвращают змеиный укус, — возразил Цезарь. — Сегодня днем мой брадобрей поведал мне о заговоре, затеянном Потином: ночью меня собирались убить. Мой брадобрей — человек неприметный, но очень ценный, у него много ушей. В итоге, — Цезарь пожал плечами и указал на залитые кровью ступеньки, — змея убита как раз во время броска.

— Во время броска? По-моему, ты убил его во время обеда!

Почему-то мысль о смерти с набитым мясом и дарами моря животом особенно меня ужасала.

— Нет, именно во время броска, — возразил Цезарь. — Ибо изменник уже приступил к осуществлению своего плана. Он послал сообщение Ахилле, чтобы тот привел армию и взял нас в осаду. Пока Потин якобы мирил тебя с Птолемеем, отвешивал поклоны и целовал твою руку, его гонец спешил за войсками. Их прибытие означало бы конец для нас обоих.

Теперь мне стало не по себе. Неужели мою безопасность способен обеспечить только Цезарь, которому — до сих пор — удавалось думать быстрее, наносить удары проворнее и сильнее, чем его противники? Но даже Цезарь должен иногда отдыхать и расслабляться…

Я разразилась слезами — это был единственный способ снять напряжение, кроме крика. Кричать я не могла, не то люди бросились бы бежать из пиршественного зала. Цезарь положил мне руку на плечо и увел оттуда.

— Мы не вернемся на пир. Теперь даже мне трудно сделать вид, будто ничего не случилось.

Мы пошли в мои — наши — царские покои. Цезарь приказал удвоить охрану, назначил в караулы самых преданных ему солдат. В самой дальней комнате он опустился на скамью. Прожитые годы явственнее проступили на его лице, морщины сделались глубже. Он осунулся и словно потускнел; лишь золотой перстень на его пальце оставался ярким.

Я встала рядом и обняла его.

— Я думала, будто знаю мир, но теперь вижу: он еще безжалостнее, чем я себе представляла.

— Когда осознаешь это впервые, — устало отозвался Цезарь, — чувствуешь себя сокрушенным. Но потом наступает утро, восходит солнце, тебе пора приниматься за неотложные дела, и… — Он вздохнул. — Ты с удивлением понимаешь, что это доставляет тебе удовольствие.

Но дела сегодняшнего дня вымотали его настолько, что он тяжело привалился к стене. Я стояла позади, целовала лысеющую макушку Цезаря, потирала ему виски, а потом прижала к себе его голову. Властитель мира закрыл глаза и сидел неподвижно.

Между тем свет снаружи померк и наконец погас. Темнота прокралась в комнату, накрыв все предметы сумрачным покрывалом, а Цезарь так и оставался неподвижным. Лишь его дыхание поднимало и опускало мой руки.

Что побудило его взять меня в союзники? Я не могла понять. Почему меня, а не Арсиною или Птолемея? Гораздо проще иметь дело с ними. А теперь, поддержав меня, он окружил себя пеленой забот.

Он мог бы явиться сюда, принять голову Помпея, подтвердить право Птолемея на трон и вернуться в Рим. Это куда легче для усталого полководца. Но он доверился мне — по той же самой необъяснимой причине, по которой и я доверилась ему. Мы мгновенно разглядели друг друга, узнали друг в друге себя.

Цезарь шевельнулся — похоже, он задремал, прислонившись ко мне. Я была глубоко тронута: никакие слова не стали бы большим доказательством его доверия.

— Мой дорогой, — сказала я, — давай как следует отдохнем. Охрана надежна, так что, думаю, сегодня ночью в нашей постели тебя никто не потревожит.