Книга Венок усадьбам - Алексей Николаевич Греч

золочеными гирляндами по белому полю, плафоном работы Лагрене и низким буфетом в расписанной трельяжем нише. Более архаичны по стилю три спальни — парадная с резьбой, заказанной в Петербурге, и две другие, голубая и зеленая, — в каждой из них по старинной традиции устроены против окон ниши альковов и две двери, приводящие в уборную и гардеробную. В орнаментации гирляндами, вазами, решеточками чувствуется здесь еще стиль, переходный от рококо к Louis XVI. Самый же тип алькова с кроватью между двух дверей, конечно, идет от петербургских дворцов и восходит, подобно Зеркальному залу, к Версальскому дворцу, где сложились законченные формы придворно-аристократического быта XVIII века.

В низких антресолях верхнего этажа, обклеенных старинными “бумажками”, были детская и девичьи, но судить об их обстановке почти невозможно по разрозненным остаткам меблировки, хотя именно эти комнатки с бытовой стороны являлись бы едва ли не самыми любопытными. Таков кусковский дворец внутри, — и здесь небольшие восстановительные работы, некоторая фильтрация предметов могли бы создать цельный и интересный провинциальный памятник русского искусства XVIII века накануне расцвета классицизма. Настолько стильны залы и комнаты дома даже сейчас, что по-особому звучали здесь Моцарт, Гайдн и Хандошкин[96] на концерте, устроенном в Зеркальном зале летним вечером 1923 года.

Кусковскому саду посвящена небольшая работа, но лишь предварительная. Еще сохранившееся обилие воды — искусственный громадный водоем перед домом — piece d’eau *(* пруд (франц.).) — с островком, поросшим деревьями, некогда подстригавшимися в виде крепостцы, прудок перед Голландским домиком, соединенный каналом с озером, фигурный бассейн перед гротом — все это, исполняя в архитектурных садах ту же роль, что зеркало в interieur’e, продиктовано было голландским характером усадьбы. Водоем в центре цветника уже давно был превращен в tapis vert, и по главной оси расположились солнечные часы, колонна со статуей Минервы, фигура итальянской работы "Le fleuve de Scanmandre"** (** "Река Скамандр" (франц ). На этой реке стояла легендарная Троя. Здесь: фонтан в виде мужской фигуры речного божества. По преданию, бог одноименной реки на троянской равнине (др. назв. — Ксанф) мстил Ахиллу за убитых троянцев (примеч. ред.).) в центре главной клумбы и обелиск из разноцветных гранитов, пожалованный Екатериной графу Шереметеву в память посещения Кускова. На фоне узорчатых газонов и пестрых цветных рабаток на немного вычурных пьедесталах высятся статуи и фигуры античных, сказочных и просто даже совершенно невозможных божеств, абсолютно ремесленные по работе. И если Казанова, посетивший Летний сад, ужасался качеству статуй, в нем поставленных, то, попав в Кусково, он едва ли нашел бы эпитеты, чтобы передать всю неуклюжесть и топорность этих фигур. Но, при всем комизме их, статуи Кускова именно такого качества здесь уместны, ибо они украшают ведь ансамбль дважды или трижды отраженного искусства рококо. Оранжерейный дом занимает небольшой четырехугольник сада. Вне его, за исключением канала, направленного в Вешняки, и готического псового двора, ничего более не осталось. Дачный поселок, бетонные заборы, чахлые деревья занимают то место, где были знаменитый кусковский театр, городок для прислуги и дворни, сад-гай, разбитый в английском вкусе, с его павильонами, хижинами отшельника и прочими не слишком мудрыми и не слишком художественно тонкими затеями. Все это ушло, конечно, безвозвратно. Но сохранить центральное ядро усадьбы наперекор наступающему городу — задача почетная и благородная. Это внести в будничную современность улыбку XVIII столетия. Но, впрочем, она ведь никому не нужна теперь...

Останкино в таком же положении, как и Кусково, — город почти поглотил уже парадную и импозантную шереметевскую усадьбу. За последние годы дворец в Останкине подвергся довольно подробному изучению — раскрылось значение его как театра, определились художники, причастные к его построению и декорировке, составлен ряд более или менее подробных путеводителей. Однако со времени работы П.П. Вейнера в “Старых годах”[97] значение дворца как эстетического ансамбля не углублялось и не подчеркивалось; статьи и брошюры, ему посвященные, не шли дальше так называемого “социологического” и архивно-археологического изучения. Но именно как ансамбль, как комплекс художественных форм, дворец в Останкине имеет громадное значение для истории русского искусства. Он принадлежит рубежу двух столетий. Именно в это время большое столичное придворное искусство и искусство дворянское не только сближаются, но нередко уже нераздельно слиты. Тех стилистических вариантов и отклонений, которые разделяют Петергоф и Царское Село от Кускова, здесь уже не найти. В конце века, в эпоху классицизма, второй круг искусства делается центральным, сливается со столичным ядром, и те отклонения стиля, которые раньше наблюдались, рисуются уже в соотношениях между вторым кругом и третьим.

Конечно, слияние это не совсем полное — и то обстоятельство, например, что предметы декоративного убранства останкинского дома в громадном большинстве случаев исполнены в дереве, подражающем то бронзе, то мрамору, — накладывает на дворец и тем самым на предметы, его наполняющие, отпечаток известного своеобразия.

Оставляя пока в стороне бытовое значение дворца как театра, следует прежде всего подчеркнуть, что останкинские вещи, останкинские отделки стен следует рассматривать как ценнейший и своеобразнейший стилистический комплекс. Почему-то историю русской деревянной декоративной резьбы кончают на XVII веке — фетишизм петровской эпохи, вероятно, играет здесь решающую роль. Однако особо чувствительного разрыва между резьбой церковных иконостасов в храмах “нарышкинского” барокко, с одной стороны, или киевских храмов “мазепинского” барокко, — с другой, и церковной резьбой елисаветинского времени не наблюдается. Стилистическая эволюция идет здесь непрерывно своим порядком, и разница между памятниками одного и другого стиля не большая, чем между перетекающими один в другой стилями Louis XIV и Louis XV. Европейские влияния ясно чувствуются в резьбе храмов XVII века, и не только таких, как церкви в Дубровицах, Филях, Старо-Никольском, Военно-морском соборе в Киеве[98], — но пути их проникновения пока остаются невыясненными. Небезосновательно указывается на значение белорусских мастеров для московской резьбы XVII века — но и это обстоятельство никем не было углублено достаточно веско и научно. Странным было бы думать, что Россия, где дерево естественно является наиболее удобным и изобильным материалом для строительства и всевозможных поделок, отступила бы от него в XVIII и XIX веках. Это не могло случиться — и мы видим, наоборот, что даже такое, казалось бы, по существу “каменное” искусство, как классицизм, охотно обращается к дереву как строительному материалу. Сам Останкинский дворец, возведенный в дереве, блестящий пример тому. Еще здесь, так же как и во многих других местах — Кузьминках, Ахтырке, дерево маскируется при помощи штукатурки и окраски под камень; но уже в таких зданиях, как дом в Рождествене, дача “Голубятня”, дом в Пальне Стаховичей,