Книга Даниэль Друскат - Гельмут Заковский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Друскат распахнул окно, и в комнату ворвался громоподобный рев агитмашины, провозглашавшей на всю деревню:
«Час решения настал. Сельский революционный комитет постановил к двенадцати часам завершить в Хорбеке социалистические преобразования. В последний раз обращаемся к тем, кто медлит: откройте ворота!»
Даниэль захлопнул окно:
«Сколько раз мы проводили индивидуальные беседы — не счесть; часами били отказчиков по ушам музыкой и лозунгами, мы проявили безграничное терпение, и вот оно иссякло. Ровно в двенадцать истекает срок ультиматума, ровно до двенадцати мы ждем, но потом мы — товарищ из полиции и я — обеспечим себе доступ в усадьбу Штефана, придется обратиться за помощью к государственной власти, иного выхода у нас нет».
Он посмотрел на альтейнштайнского полицейского. Тот, в сущности, был человек добродушный, тоже из деревни, в свое время работал дояром, со всеми на «ты», однако теперь, секунду помедлив, он вытащил из кармана пару наручников, поднял их и слегка встряхнул. Они звякнули, точно браслеты на женской руке.
«На крайний случай, — сказал полицейский, — если он начнет распускать руки, то бишь окажет сопротивление государственной власти, а это наказуемо».
«На крайний случай, — повторил Даниэль. — Ты согласен, товарищ Гомолла?»
Гомолла словно в глубоком раздумье выпятил нижнюю губу, казалось, прикидывая, стоит ли соглашаться на крайние меры, и наконец кивнул.
«Согласен, Даниэль. На крайний случай».
Кстати, в совещании участвовал бургомистр Присколяйт, человек добросердечный, в ту пору ему было около сорока лет.
В последний военный год этому Присколяйту миной оторвало правую ногу. Ранение он залечил в госпитале тогдашнего города Кольберга[17] и в начале сорок пятого с большим риском сумел на рыбачьем катере выбраться из забитого беженцами города, который война скоро превратила в развалины.
Его поселили в чердачной каморке одной из батрачьих лачуг Хорбека. Вскоре он женился на дочери хозяев, та служила горничной в замке, впоследствии родители получили по реформе землю — так Присколяйт оказался связан родственными узами со многими членами кооператива, чувствовал себя их представителем и не одобрял, что старожилы вроде Штефана спесиво противятся социалистическим преобразованиям. Он знал: кое-кто из них и мысли не допускал, чтобы работать вместе с бывшими батраками. Точно так же не одобрял Присколяйт и появление звенящих цепей, ему стало не по себе, хотя три раза подчеркнули: на крайний случай. Как бы то ни было, чувств своих он не выдал, вероятно из уважения к Гомолле. В свое время он сменил того в должности, и, конечно, до человека вроде Гомоллы ему было далеко. Гомолла вдруг опять вспомнил об этом, с неудовольствием наблюдая за своим молчаливым преемником, и напрямик спросил, что́ Присколяйт думает насчет крайнего случая.
Присколяйт до тех пор качал и качал головой, пока Гомолла не взорвался:
«Да говори ты наконец!»
Тогда он нерешительно сказал:
«Мне это не нравится».
Крестьяне-комитетчики насторожились и подняли головы.
«Ты что же, думаешь, нам нравится все, к чему нас порой вынуждает противник? — возмутился Гомолла. На счастье, он вспомнил, что́ рассказывали о Штефане. — Этот человек опасен. Разве он не угрожал? — спросил он и обвел взглядом присутствующих, ища поддержки. — Разве он не распахнул окно своего дома и не орал на всю площадь, что спихнет проклятую агитмашину в пруд вместе с экипажем? Это его слова! А на крепкий сук — острый топор!»
Потом он сделал знак Друскату: еще чего доброго, заведут в острейшей ситуации эдакие парламентские дебаты, не было печали.
Даниэль понял.
«Ладно, пошли, — скомандовал он. — До двенадцати всего ничего осталось».
Комитетчики, Друскат и полицейский торопливо спустились по лестнице замка, бургомистр ковылял следом. «Если на минуту забыть о Присколяйтовом увечье, — думал Гомолла, — то ведь до чего характерная штука: государственный аппарат вечно плетется в хвосте. А нерешительность! Ненавижу эти колебания между да и нет. Присколяйт не хочет никого обидеть, у мужика полдеревни родня. Но тут уж ничего не поделаешь, партия не монашеский орден и не может запретить ответственным должностным лицам вступать в брак и тем самым заводить родственников».
Гомолла вспомнил, как в один прекрасный день он хлопнул этого мужика по плечу:
«Будешь у меня писарем!»
Присколяйт и тогда не сказал ни да ни нет, только беспомощно показал на свой протез, вероятно опасаясь, что тот будет помехой в работе — ведь придется много ходить по деревне. Ничего, выход найдется. Гомолла тоже воспользовался языком жестов и сунул Присколяйту под нос свою правую руку: большого пальца нет, потерян в концлагере.
«У меня нет пальца, у тебя — ноги, зато вместе у нас три ноги и три больших пальца. Сдюжим!»
Так они в конце концов и сработались, и — ничего не скажешь — со временем Присколяйт оказался более чем способным помощником, например при разделе помещичьей земли. Скоро они отлично дополняли друг друга, ибо Гомолла умел ладить с людьми, а Присколяйт — с бумагами.
Итак, незадолго до двенадцати мужчины миновали парк и через несколько минут вышли на сельскую площадь.
Может, площадь — это слишком сильно сказано, но тем не менее улица перед церковью расширялась и даже как бы чуть разбухала, прежде чем протиснуться между прудом и кладбищенской стеной и устремиться к озеру. Вдоль дороги к озеру выстроились дома крестьян-новоселов.
Напротив церкви — незамысловатой фахверковой постройки — крепко стояли четыре усадьбы. Принадлежали они старожилам и были выстроены на рубеже веков в одинаковом стиле: двухэтажные кирпичные кубы. Правда, с недавних пор по флангам выросли еще две ярко оштукатуренные постройки, с одной стороны пожарное депо, с другой — магазин, поэтому с полным правом можно было сказать, что над площадью господствовали не только усадьбы единоличников и церковь, не менее прочно утвердились там и магазин, и добровольная пожарная дружина.
Как почти в любом селе, на церковной отраде висела застекленная витрина. Гомолла остановился перед ней, наклонился, поудобнее зацепил за уши дужки очков, наморщив лоб, пробежал глазами объявление, взмахнул руками и позвал остальных: те на церковные объявления внимания не обратили.
До двенадцати осталось всего несколько минут. Агитмашина — она разъезжала где-то поблизости от деревенского пруда — еще раз провозгласила, что час решения настал, потом. вновь послышался визгливый вальс.
«Слушай, — спросил Гомолла у бургомистра, — ты, верно, не заметил, какой лозунг выдвинул господин пастор по случаю социалистической кооперации?»
Теперь и Присколяйт подошел вплотную к витрине и огласил собравшимся слово господне:
«Часто мы мним себя более
