Книга Нелегал из контрразведки - Валерий Георгиевич Шарапов

не знаешь, какой азарт появляется, когда ты в смокинге и с бокалом шампанского входишь под своды казино в Монте-Карло. Какие дивные закаты на пляжах Майорки.

– Разок-другой, потом русские переловят моих агентов, и я сгорю как спичка, – с горечью высказал свои тайные мысли немецкий разведчик.

– Ты, наверное, недопонял. С тобой хотят работать на вырост. Им не нужны твои нынешние мелкие осведомители. Какой от них толк? Даже если возьмут, сам назови кого-нибудь, – предложил Вилли.

– Дворник. С его участка виден вход в штаб танкового полка, он фотографирует всех, кто туда входит.

– Арестуют этого дворника, на его место придет другой, или ты договоришься с продавщицей из дома напротив этого штаба. Что изменится? Они собирают крохи, а к действительно важной информации о том, куда, получив приказ, рванут эти танки, сколько им понадобится времени на сборы, кто командиры, – к таким сведениям у твоих агентов доступа нет. Ты русским нужен на более высокой должности, и они будут всячески стараться, чтобы ты сделал карьеру. По-моему, ты тоже не против, так?

– У нас есть не только мелкие осведомители, – было заметно, что Рихтер даже обиделся за свою службу. – Действительно, процентов семьдесят, пусть даже восемьдесят – это мелочь, но есть если не бриллианты, то самоцветы.

– Что ты говоришь? И где хранятся эти сокровища?

– Официально картотека хранится в Пуллахе, в центральном бюро.

– А что, есть неофициальная?

– Есть, – собеседник понял, что сказал больше, чем надо, но было уже поздно. – Понимаешь, агентов действительно так много, поэтому, чтобы не запутаться, надо постоянно обращаться в Центр за уточнением. А это время. Поэтому местный шеф ведет у себя неофициальную картотеку. Это удобно.

– Но запрещено с точки зрения безопасности. Так?

– Правильно. Слушай, Вилли, ты слишком хорошо разбираешься в тонкостях разведки, – с подозрением спросил Рихтер.

– Хороший коммерсант должен быть чуточку разведчиком. Так кто у нас местный шеф?

– Даже не думай. Старый служака до мозга костей. Он быстрее застрелится, чем пойдет на сделку с кем-нибудь. Тем более с русскими. Его единственный сын, его надежда, даже не убит, а просто замерз под Сталинградом. Его ранили, он потерял много крови и декабрьской ночью замерз на морозе. Картотеку он хранит в своем личном сейфе в офисе оперативного пункта.

– Ты можешь нарисовать план помещений и уточнить марку сейфа?

– Зачем?

– Я сообщу начальству, что ты готов предоставить такие данные за хороший гонорар.

– Это интересная мысль. Может, стоит взять тебя моим импресарио?

– Подожди, сейчас выйдем из поворота, я приторможу.

– Зачем? – опять спросил немец.

– Хочу дать тебе в морду.

Ганс захохотал и шутливо поднял вверх руки:

– Все, сдаюсь. Извини.

На душе у Вольфганга было неспокойно. Моника наконец освоила мини-камеру в тюбике из-под губной помады и каждый день приносила материал. В большой комнате у нее на работе сидели десять машинисток. Длинный зал кишкой, справа у стенки – пять столов, то же самое – слева. В середине проход.

К счастью, Моника сидела сзади всех и видела только спины коллег. Приходилось выжидать, когда соседка справа отлучится, и тогда, полуобернувшись к правому ряду, «Сильва» быстро делала снимки. В комнате стоял такой стрекот от печатных машинок, что она однажды не услышала, как зашел начальник, а у нее как раз залипла кнопка на фотоаппарате, которую она пыталась подцепить булавкой. Ей повезло, что он пришел по срочному делу и не обратил внимания на странные манипуляции сотрудницы. У нее от волнения потом весь вечер дрожали руки, и «Метису» пришлось приложить особые усилия, чтобы успокоить агента.

Все складывалось удачно: материал идет, руководство разведки довольно, Моника – та вообще вне себя от нечаянно свалившегося на нее женского счастья. Только у него на душе было, откровенно говоря, тошно. Сначала он, конечно, радовался, что справился с заданием по установлению канала информации, гордился благодарностями, полученными от руководства, но со временем все чаще стал задумываться о себе, о своем будущем. Неужели это надолго? Неужели он теперь постоянно будет привязан к этой некрасивой, нескладной женщине?

Он говорил ей нужные слова, делал все, что должен делать мужчина, чтобы доставить радость женщине, но только по приказу руководства. Он подсознательно старался держать определенную дистанцию, поэтому у них не было домашних ужинов, избегал знакомства с ее немногочисленными друзьями. Он стремился вытащить агентессу куда-нибудь на нейтральную территорию: в кафе, в ресторан, в бар. Крайне редко оставался на ночь, ссылаясь на то, что громко храпит и не хочет компрометировать женщину перед соседями.

Чем дальше, тем чаще посещали его эти невеселые мысли. Вот и сейчас он ехал, чтобы отвезти агента Сильву в японский ресторан. Именно агента, а не свою женщину.

Моника сидела на диване в домашнем халате и ревела.

– Что случилось, дорогая, почему ты еще не одета? Мы же собирались в рыбный ресторан?

Моника размазала тушь под глазами и кивнула ему на раскрытый журнал «Штерн». Яркий образец массовой прессы, любитель разгонять жареные истории. На странице, измазанной тушью и слезами, красовался заголовок: «Русская шпионка в сердце немецкой контрразведки». Он уже читал в газетах о том, что в Федеральном управлении по охране Конституции обнаружили утечку информации. Подозрение пало на секретаршу одного из отделов. Когда пришли ее задерживать, она выпрыгнула из окна шестого этажа.

– Я знала ее. Мы вместе учились на курсах. Она была такая добрая, скромная девушка, помогала матери растить двух младших сестренок.

«Испугалась. Может отказаться переснимать материалы. Надо как-то ее успокоить», – расценил состояние женщины Вольфганг.

Статью иллюстрировали несколько фотографий. Фото самой женщины. Уже немолодая, не очень привлекательная. Старомодная прическа, большие роговые, скорее, мужские очки. На другой фотографии – распростертое на асфальте тело.

И тут Вольфганга как током ударило. На одном снимке на какой-то вечеринке ее обнимал Александер. Именно так он всегда просил называть себя – Александер. Они учились вместе в спецгруппе в школе разведки по работе с женщинами. Обольщение было их специализацией. Про мужчину в статье не было ни слова.

«Будем надеяться, что ему удалось уйти от преследования. Вот так номер! Теперь могут быть профилактические проверки и в БНД. Надо на время затихнуть».

Он присел рядом с Моникой, взял ее руки в свои ладони. Его учили, что это жест не только доминирования, но и доверия, проявления заботы.

– Дорогая, успокойся. Я тебя понимаю. Давай на время ты не будешь фотографировать документы.

– Как так?

– Надо будет пока соблюсти осторожность. Скажи, у тебя дома нет никаких служебных бумаг или пленок?

– Нет.

– Хорошо. Отдай мне свою губную помаду с аппаратом, тогда против тебя вообще не будет никаких улик.

– А ты? Ты исчезнешь? – Она пытливо смотрела в его глаза. Выдержать такой взгляд женщины было очень тяжело.

– Только на время. Потом я опять к тебе вернусь, – он старался говорить уверенно. Это должно было успокоить Монику.

Тут он заметил, что глаза у нее сразу стали совсем сухие, в них блеснула ожесточенность. Рыдания прошли, голос стал звонким:

– Нет. Я не хочу расставаться с тобой ни на один день. Я умру без тебя. Ты думаешь, я испугалась? – Вольфганг растерялся от такого натиска. – Ты думаешь, я не смогу шагнуть с шестого этажа, если тебе будет грозить хоть малейшая опасность? Ты для меня – все, ты – моя жизнь, если понадобиться, я