Книга Дома стены помогают - Людмила Захаровна Уварова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
То, придя с работы, займется уборкой — моет полы и стены, обметает шваброй потолок, то задумает стирку или начинает выбивать во дворе старый, изношенный коврик.
Но главным ее занятием после работы было подыскивать обмен своей жилплощади.
Для этой цели она регулярно покупала справочники по обмену, по многу раз перечитывала предложения, казавшиеся ей заманчивыми, выписывала на особую бумажку наиболее подходящие, а по выходным дням начинала осматривать объект.
Глаз у нее был острый, приметливый не по возрасту, она сразу замечала все то, на что другой человек и внимания не обратил бы — скрипучие половицы, неисправную форточку, слабый дверной замок, облезлую раковину на кухне.
Не ленясь, она заходила в соседние квартиры, чтобы исподволь раздобыть сведения о жильцах, — каковы в быту, не скандальные ли, есть ли пьющие или, чего доброго, может, кто на руку нечист, потом шла в домоуправление и допытывалась, не собираются ли снести дом, а ежели собираются, то в каком приблизительно году.
В свой черед люди тоже приходили к ней, и в конечном счете с кем-нибудь из них она сговаривалась меняться.
Начинались новые хлопоты — выписки из лицевого счета, заполнение различных бланков для обменбюро, добывание справок о состоянии домового хозяйства и точно рассчитанном количестве квадратных метров.
Дело доходило до получения ордеров, уже вплотную обсуждался вопрос, куда раньше должна прийти машина для перевозки вещей и кому из обменивающихся сторон надлежит произвести ремонт, как вдруг Пастухова ни с того ни с сего отказывалась меняться.
— Я передумала, — упрямо твердила она на все уговоры, — никуда не поеду. Не хочу, и все тут. Что вы со мной сделаете?
И вот таким образом обдуманный с начала и до конца обмен безнадежно рассыпался.
Хотя на работе ее не любили и за глаза честили старой ведьмой, но все отмечали ее исполнительность и точность.
Ни разу за сорок четыре года работы в музее она не опоздала, ни разу не пропустила ни одного дня.
И на общих собраниях директор музея постоянно ставил ее в пример, называя образцом аккуратности и трогательной, бескорыстной любви к музею.
Пастухова не подавала вида, но в душе млела от удовольствия, что, впрочем, не мешало ей при случае высказать любому человеку, хотя бы и самому директору в глаза все то, что считала нужным, например, свое недовольство излишней снисходительностью, проявляемой к малярам и строителям, которые, по ее мнению, относились к ежегодному ремонту помещений музея очень даже легкомысленно.
Говорила она все это с присущей ей горячностью, потому что и в самом деле ее любовь к музею отличалась подлинно трогательным бескорыстием.
Когда Пастухова была моложе, ей предлагали порой более выгодную работу, например, лифтершей в высотный дом или курьером в издательство, но она не соглашалась ни за что.
— Тут у меня глаз всему радуется, — поясняла она, — на что ни гляну, кругом одна красота, а, скажем, у лифта сиди, чего там увидишь?
Иные считали, что Пастухова могла бы вполне заменить кое-кого из экскурсоводов, настолько хорошо изучила она за все эти годы экспонаты музея, имена художников и скульпторов, наизусть зная даты их рождения и смерти.
Залы музея обладали особым, присущим каждому очарованием, но для Пастуховой самым любимым, самым привлекательным был Итальянский дворик, где у входа возвышалась гигантская статуя Давида. Поэтому она особенно любила убираться в Итальянском дворике. И посетители изумленно поглядывали на тощую старуху, с коротко стриженными седыми волосами и костистым лицом, которая подолгу выстаивала то возле всадника Андреа Вероккио, то возле флорентийского льва Донателло, пришептывая про себя и кивая головой, словно переговаривалась с кем-то не видимым никому, кроме нее. Напоследок она подходила к Давиду, каждый раз непритворно удивляясь совершенной красоте его лица и тела.
«Бывают же такие мужики! — думала Пастухова, чувствуя себя рядом с огромной статуей совсем маленькой, почти невидной. — И откуда только такие берутся?»
Ей представлялся великий скульптор Микеланджело, создавший много сотен лет тому назад своего Давида.
Какой же он был, этот самый Микеланджело? Должно быть, перво-наперво человек умный и старательный, шутка ли, сколько сил и времени, наверно, потратил, пока вырубил из мрамора этакое чудо?
Жила она в большой, густо населенной квартире. Квартира была шумной и недружной. С утра и до вечера по длинному коридору бегали дети различного возраста, в кухне впритык один к другому стояли столы, и горелки двух плит, казалось, никогда не уставали пылать под чайниками, кастрюлями и сковородками.
Пастухова была в ссоре решительно со всеми жильцами. Поводов для ссор было предостаточно: шум в коридоре, не вовремя раскрытая входная дверь, горелка, занимаемая больше часа, пролитая на пол вода, счет за электричество, который полагалось делить ровно на всех…
Ругалась она, что называется, со вкусом, не уставая, на одной и той же ноте, и всегда, из любой перепалки выходила победителем, потому что переспорить Пастухову было невозможно.
Ее боялись, обзывали разными неблагозвучными прозвищами, из которых наиболее мягким была «баба-яга», но ей плевать было на все прозвища и оскорбления, она себе цену знала, могла за себя постоять. А такие люди, которые себя в обиду не дают, известное дело, не каждому угодны.
На здоровье она никогда не жаловалась, однако последнее время стала плохо спать по ночам.
Ложась в постель, сразу же засыпала, но уже через час просыпалась и лежала до самого утра.
Как-то пошла в районную поликлинику, попросила у доктора снотворных капель. Доктор выписал, но толку никакого: сна как не было, и так из ночи в ночь.
И она уже постепенно привыкла не спать и, лежа в постели, от нечего делать начинала перебирать в памяти свою жизнь, которая временами казалась ей то необыкновенно долгой, а то совсем коротенькой, оглянуться не успела, как состарилась…
Вспоминался ей бывший муж, веселый и красивый, не дурак выпить, бабий угодник. Смотрел на нее смеющимися, серыми, в черных ресницах глазами, улыбался, на щеке появлялась ямочка…
«И чего в нем такого было, что бабы за ним гонялись? — думала Пастухова. — Чем он их привечал?»
Впрочем, она знала, что в нем было такого, но сама перед собой хитрила, не признавалась, почему он нравился бабам.
Жить ей с ним было тягостно. Он часто приходил поздно, выпивши, виновато поглядывал на нее и неуклюже, путано начинал врать о том, что вот так получилось, зашел к приятелю, засиделся, не заметил, как время прошло…
Он говорил, не в силах погасить блеск в глазах, и она понимала, что он врет, отворачивалась
