Книга Рыжая из Освенцима. Она верила, что сможет выжить, и у нее получилось - Нехама Бирнбаум

101:5

Дудерштадт. Ноябрь 1944.

Я открыла глаза и снова очутилась на холодном заводе. Передо мной стоял молодой эсэсовец и смотрел мне прямо в глаза. Увидев, что я очнулась, он отступил на шаг назад. Он был молод, но глаза у него источали ледяной холод. Он был так коротко подстрижен, что казался бритым, в точности как я.

– Видишь ту балку на потолке? – спросил он, снова наклоняясь ко мне. От него пахло табаком, и я сразу вспомнила своего зэйде. Это придало мне сил. – Я повешу тебя на той балке. Я обвяжу веревку вокруг твоей шеи, лично подниму тебя по лестнице и повешу тебя. Ты будешь висеть, как кукла, и умрешь! Что ты о себе возомнила? Спать посреди рабочего дня?! Ты выспишься, когда будешь висеть над всеми этими девками! И я оставлю тебя висеть там, пока кожа твоя не начнет кусками отваливаться прямо им на головы!

Краем глаза я заметила более взрослого солдата. Он подошел к молодому и прислушался.

– На меня смотри! – разорялся молодой. – Тебе не страшно?! Ты будешь гнить на потолке, я тебе обещаю!

Я смотрела на него абсолютно безучастно. Он хочет меня повесить? Он меня не повесит. Он кружил вокруг меня. Я смотрела ему в глаза, а его взгляд скользил по моим плечам, груди, бедрам и босым ногам. Когда наши взгляды встретились, в моих глазах не было ничего, кроме голода.

– Ты не поняла, девка? – взвизгнул солдат и отодвинулся.

Он боялся коснуться меня, чтобы не заразиться. Я видела белые искры в его глазах и прыщи на чисто выбритых щеках, слюну, скопившуюся в уголках его рта, и чувствовала запах табака.

– Я повешу тебя здесь – и очень скоро.

Этот человек не коснется меня – и уж тем более не повесит. Почему-то я это знала. Солдат выругался, развернулся и ушел. Я принялась мыть ружье, а более взрослый охранник наблюдал за работой. Несколько минут он ничего не говорил, а только смотрел, как я переворачиваю ящик и аккуратно складываю в него сухие пули.

– Очень хорошо, – сказал он, кивнув в сторону ящика.

Потом он печально улыбнулся мне. Я была так потрясена, что даже и не подумала улыбнуться в ответ. Прошло много часов, и вот нас шеренгами по пять вывели с военного завода. Ярко светило солнце. Раздался громкий свист, и охранница объявила:

– Теперь вы будете помогать крестьянам на полях! Помните, нам нужны только те, кто работает, так что работайте усердно!

Нас повели дальше, и вот мы подошли к длинному полю. Из земли торчали ростки сахарного тростника.

– Вы будете выдергивать тростник и собирать его для крестьян! Каждая получит лопату! Время пошло!

Было холодно. Мы были почти раздеты. Я наклонилась и потрогала землю – жесткая и холодная. Эсэсовка раздала нам лопаты. Пытаюсь воткнуть лопату в землю, она не поддалась. Пальцы у меня заледенели. Наконец, мне удалось выкопать первый росток и отнести его в кучу.

Когда нас повели в бараки, уже стемнело. В глубине души я понимала, что медленно умираю от голода и измождения. Но слишком устала, чтобы думать.

Той ночью Лия пришла ко мне на полку.

– Мы готовим оружие, чтобы нацисты воевали с союзниками, которые пытаются нас спасти. Ты можешь себе такое представить? Мы постоянно ждем, когда союзники нас спасут, и все это время мы протираем пули, которыми будут в них стрелять. – Она тяжело вздохнула, и мы замолчали. – Впрочем, кто знает, правда ли это…

Лия пожала плечами, положила голову мне на плечо и заснула.

Утром нас разбудил свисток охраны. Мы получили немного кофе и несколько глотков отвратительной ячменной каши. Потом нас повели по заснеженному лесу на завод. Там уже стояли ящики с грязными пулями. Я окунула руки в ледяную воду и начала их мыть. Стоило воде коснуться моих рук, как рядом появился Ехезкель. Он смотрел, как я перекладываю пулю из руки в руку и оттираю ее дочиста.

– Что ты делаешь, Рози? – спросил он.

– Это моя работа, милый. Я мою и вытираю пули. А потом складываю в ящик.

– И ты будешь делать это для них?

– А у меня есть выбор?

– Ты никогда не подчинялась правилам.

Я улыбнулась ему и медленно уронила пули в корыто. Они упали на дно с легким стуком, а сердце мое застучало еще громче. Но никто этого не заметил.

– Ха! – хмыкнул Ехезкель и исчез.

Неожиданно я ощутила удивительную легкость. Я взяла горсть пуль и осмотрелась. Молодой эсэсовец стоял спиной ко мне, и я смахнула их на дно корыта. Я подняла глаза, и сердце мое пропустило удар. На поверхности воды я увидела отражение военной формы. Кто-то стоял рядом и видел меня. Я замерла, не поднимая головы. Воды в корыте было слишком много, чтобы вытаскивать пули. А потом в отражении я увидела нечто прекрасное: взрослый эсэсовец улыбался. Я видела его печальные глаза и пухлые щеки, но он улыбался. Он только что поймал меня на нарушении правил.

– Пожалуйста, будь осторожнее, – шепнул он и ушел.

– Рози, ты уронила в корыто все вилки, – возмутилась мама. – Так у нас не останется никаких приборов!

– Правда? Мама, я что-то замечталась. Не волнуйся, мы обязательно все достанем…

– Хорошо еще Давид сегодня не пришел, чтобы дразнить тебя.

– Зато я здесь! – произнес низкий, глубокий голос.

– Зэйде! – воскликнула я. – Что ты тут делаешь?

– Разве я не могу навестить моего любимого рыжика?

– Но разве ты…

– Не занят? Я никогда не занят настолько, чтобы не найти время для тебя. И сказать, как ты замечательно работаешь. И как я горжусь тобой – где бы я ни был.

– Гордишься?

– Конечно! – Он взъерошил мои волосы. – А как же иначе? Держись, Рози, не сдавайся, хорошо? Мы всегда с тобой.

– Хорошо, зэйде, – улыбнулась я, и он уселся за стол.

Вода согрела мои руки, дом стал уютным, из щели в оконной раме потянуло свежим воздухом. Пузырьки поднимались к моим рукавам, когда я оттирала каждую вилку, но теперь для меня было очень важно уронить каждую на дно глубокого корыта.

– Девочка моя! – хвалил меня зэйде.

– А я сегодня дошила еще одно платье! – похвасталась Лия.

– Молодец! – похвалила ее мама. – Оно ей понравилось?

– Очень! – с этими словами Лия положила деньги в нашу корзинку.

Меня покоробило. Это я должна класть деньги в корзинку, но не смогла бы сшить платье, даже если бы от этого зависела жизнь. Свет в доме погас, мы вышли на улицу.