Книга Завещание - Джоанна Маргарет

слишком накладно для одной семьи, – покачала головой я.

– Умница, но ты не совсем права. Это считалось большой честью, которая приносила пользу семье, а расходы распределялись между всеми. Как только определялся палаццо, остальные одалживали хозяину кухонную утварь и другие необходимые вещи.

– Фальконе готовились принять французского короля в восьмидесятых годах шестнадцатого столетия. Ты когда-нибудь слышал об этом?

– Нет. – Теперь мы остановились перед другим палаццо, который был увенчан внушительной башней. Никколо сказал: – Я забыл упомянуть, что, начиная с двенадцатого века, наличие башни при доме, casa torre, стало символом статуса. С тех времен башня более не предназначалась для обороны.

Дальше по улице я увидела стайку проституток.

– Здесь так много проституток, – заметила я.

Он пожал плечами.

– Мы находимся в квартале della Maddalena. Проституция здесь законна со времен Средневековья.

На одной из башен я приметила часы и ужаснулась:

– Уже двенадцать тридцать. Разве мы не должны…

– Еще десять минут! Видишь эту широкую улицу? – указал рукой Никколо. – Именно здесь разбогатевшие семьи в шестнадцатом веке строили роскошные резиденции, чтобы продемонстрировать свой достаток. Испанский поэт Франсиско де Кеведо сказал: «Серебро рождается в Америке, умирает в Испании, а хоронят его в Генуе». Банкиры, финансировавшие эти экспедиции, купались в серебре. Ты можешь убедиться сама.

Мы прошли еще два квартала зданий, соперничающих в роскоши.

Прогуливаясь по Страда Нуова, Никколо указал на Белый дворец и Красный дворец, расположенные недалеко друг от друга: Палаццо Бьянко и Палаццо Россо, о которых я читала.

– Когда-нибудь я бы с удовольствием посмотрела на хранящиеся там портреты Рубенса и Ван Дейка.

Мы продолжали идти, и Никколо указал на Палаццо Гримальди, дом первого банкира Филиппа II.

– Николо Гримальди был известен среди генуэзцев как «il monarca».

– Спасибо, что показал мне окрестности, Никколо. Исходная информация очень важна, но пора приступать к работе. Часы тикают.

– Изабель, я ужасно проголодался! Уверен, что ты тоже хочешь есть. Давай быстро где-нибудь перекусим. – Он улыбнулся и зашагал дальше, не дожидаясь моего согласия. Мы немного покружили по округе и спустились к порту. – Здесь начинается и заканчивается Гену. Любовь к морю у меня в крови.

Никколо выбрал ресторан без названия, со стенами и полами, выложенными белой плиткой. Хорошенькая официантка хмуро посмотрела на меня. Он заказал фирменное блюдо генуэзцев – фаринату, толстый пирог с нутовой корочкой, и бутылку домашнего вина.

– Где ты учился в Швейцарии? – спросила я.

– О, школа-интернат. – Он взмахнул рукой. – Там я научился кататься на лыжах с твоим другом Харпо. Ну, кроме всего прочего. Но больше всего я люблю Геную, а юридический факультет в университете просто замечательный. Когда я не учусь, то путешествую с друзьями вдоль побережья или еду в горы. – Никколо наполнил наши бокалы. – Я должен отвезти тебя в одну из рыбацких деревень, застывшую во времени, она тут, неподалеку. – Он сцепил пальцы вместе и потянулся, выгнув их наружу.

– Твой английский безупречен, – похвалила его я. – Твоя мама американка, ты жил какое-то время в Штатах?

Никколо прикусил нижнюю губу.

– Некоторое время.

Он запрокинул голову, одним глотком допив вино, оставшееся в бокале, посмотрел в сторону двери и разлил оставшееся в бутылке по бокалам.

– За твою диссертацию и за первый визит в Геную. – Никколо поднял бокал. Выпив вино, он встал: – Может, пойдем?

– А как же счет? Давай оплатим пополам?

– Не парься, Изабель. Обед и вино за мой счет.

– Ладно, как скажешь. Идем. Как думаешь, графиня дома? Надеюсь, что мы с ней не столкнемся.

– При желании мы можем легко избежать встречи с ней.

Я последовала за Никколо по боковой улице, которая вела к гавани, где был припаркован его спортивный «Фиат».

– Никколо, ты выпил слишком много вина. Уверен, что можешь сесть за руль?

– Мы сделаем остановку. – Он проигнорировал мой вопрос. – Следуй за мной на церковный двор, где разложение пожирает тлеющие остатки бренности, а смерть устраивает свой страшный пир…

– Что?

– Фридрих Шиллер. Я снова озадачил тебя, Изабель. Запрыгивай.

Мы пересекли город, поднимаясь на возвышенности, сворачивая вдоль дорожной эстакады, обозревая палаццо с высоты. Никколо ехал слишком быстро на извилистых участках, и вино подступало к горлу.

– Куда мы едем? – спросила я через двадцать минут, перекрикивая рев двигателя и шелест шин по асфальту.

– Скоро увидишь.

Через несколько минут машина остановилась рядом с табличкой, которая гласила: «Монументальное кладбище Стальено».

Никколо кивнул охраннику, и мы прошли под большой каменной аркой на поросшую травой площадку, окруженную с четырех сторон длинными дорожками. Послеполуденный свет ослабевал. Мы шли по дорожке, мимо многочисленных богато украшенных скульптур, погребальных памятников, установленных на светло-розовых стенах.

– Кладбище Стальено, которое спроектировал Карло Барабино в 1851 году, является одним из крупнейших в Европе. – Никколо остановился перед группой скульптур в одеждах начала девятнадцатого века. Женщина с белыми каплями на лице – слезами, похожими на крошечные жемчужины, стояла на переднем плане, держа на руках маленького мальчика. Никколо продолжил: – Золотым веком для этого кладбища можно назвать конец девятнадцатого века, когда Генуя переживала возрождение судоходства. Художники получали множество заказов.

– Такие реалистичные изображения современных людей, – заметила я.

– Не все памятники такие, – возразил Никколо. Он привел меня к скульптуре, изображающей крылатую фигуру. Она вытаскивала из могилы разлагающийся скелет, его рот кривила мрачная ухмылка. Сбоку стоял бюст мужчины средних лет. Жертва.

– Кажется, что это мрачная скульптура, но нет, – заговорил Никколо. – Это символ возрождения.

Мы продолжали наш путь мимо высеченных в камне скорбящих фигур. Статуи, испещренные трещинами, покрывал толстый слой черной пыли, своеобразный налет времени.

Я остановилась перед памятником двух женщин, одна из которых вела другую за руку к двери внутрь склепа. С правой стороны сидел юный ангел, держащий песочные часы.

– Что за дверью? – спросила я, делая пометки.

– Ничего, – вздохнул Никколо. – Забвение.

Мы продолжили прогулку, и я остановилась перед скульптурой человека с крыльями. У него была длинная борода, руки скрещены на обнаженной груди. Он сидел на вершине мраморного саркофага, из-под свободной тоги виднелись когтистые лапы.

– Ах, Отец Времени, – вздохнул Никколо. – Напоминает нам о том, что наше время на исходе, Изабель. – Он шел позади меня. Когда я не двинулась с места, он осторожно приобнял меня за талию, притянул к себе и нежно прошептал:

– Пойдем…

Скульптуры, расположенные выше по дорожке, были более грязными и запущенными. Его невесомые прикосновения, словно крылышки бабочки, порхали по моей спине, пока мы возвращались к машине. Мне на глаза попалась статуя молодой женщины с закрытыми глазами. Она была обнажена до пояса, одной рукой она обнимала закутанную в плащ фигуру с черепом вместо лица, обтянутым бронзовой марлей.