Книга Бессердечный - Джейд Вест

сказал я ему, и мой голос звенел.

— Я чертовски надеюсь, что нет. — С этими словами мой отец вытащил с другого конца стола свой нож и протянул его мне. — Тогда поклянись в этом. Поклянись клятвой Морелли. Поклянись Богом и Пресвятой Девой Матерью.

Я не должен был этого делать. Из-за той тени сомнения и греха, живущих внутри меня, мне никогда не нужно было брать у него этот нож. И гореть мне в аду до конца времен.

Но мне было все равно.

Впервые в моей жизни клятва Морелли значила для меня меньше, чем женщина, которую я должен был презирать.

Я провел лезвием по ладони, делая глубокий и точный порез. Кровь капала, струясь по руке рекой, когда крепко сжал пальцы.

— Клянусь Богом, именем Морелли, я презираю родословную семьи Константин, всегда буду презирать.

И я не лгал. Я презирал всю родословную семьи Константин. Ненавидел в них все, каждую фальшивую улыбку и насмешку, которые они показывали на своей обожаемой медиа-платформе по всему миру. Ненавидел их коррупцию, так мило скрытую за их социальным фасадом.

Я ненавидел Илэйн Константин и все, за что она выступала.

Мой отец кивнул и забрал у меня нож. Он бросил взгляд на мой порез и кинул нож на стол.

— Ты порезал слишком сильно, парень, — сказал он, но я пожал плечами, обматывая рану салфеткой.

— Я всегда режу слишком глубоко. Большая кровь дает более сильное обещание.

Он встал со стула и вернулся на свою сторону стола.

— Тебе нужно быть более осторожным с тем, кому ты это демонстрируешь, — сказал отец. — Если бы люди, хоть на секунду, подумали, что ты тот, кто ты есть…

Я так много раз слышал это раньше, что снова небрежно пожал плечами.

— Я не очень часто даю клятвы. Уже нет. Никто не увидит мои способности такими, какие они есть. Не от одного крошечного пореза на моей ладони.

В этом я был прав. Никто никогда не видел моего тела чудовища, каким оно было, даже моя мать. Тайна была глубоко связана между мной и человеком, который вырастил меня, чтобы я стал его наследником.

— Наша империя была построена на клятвах, — сказал он мне. — И такова была сила наших жизней. Никогда не забывай об этом и никогда не прекращай вкладываться в обещания, данные нашей семьей Господу.

Я посмотрел на картину Иисуса, висящей над его головой в дальней части обеденного зала, и мне стало интересно, каково это — жить в семьях, построенных без постоянного стремления к Благочестию, запятнанном в мире, основанном на лжи и коррупции.

Наша прошлая родословная была злой, и наша нынешняя иерархия никогда не колебалась, так что я снова не понимал, почему мой отец так стремился избежать конфликта с родословной, которая построила свою на уничтожении нашей.

— Мы могли бы погубить все их жалкое сборище, — сказал я. — И достаточно сильны. Мы должны нанести первый удар. Сейчас.

— Нет, — возразил отец и снова сел на свою сторону стола. — Мы ничего не предпримем против семьи Константин, пока я не решу, что мы готовы.

Это расстроило меня, всегда расстраивало, когда мой отец был так решительно настроен контролировать все в нашей семье со стороны, хотя он уже дал мне контроль над нашим будущим.

— Возвращайся утром в «Холдингс», — приказал он. — Если ты возьмешь еще один выходной от дел, я пошлю Симуса и Дункана присматривать за твоей должностью. Они могут доложить мне.

— Это угроза? — надавил я. — Симусу и Дункану не место в «МореллиХолдингс». Они бесхребетные хорьки. Безмозглые и жалкие. И при этом МакТирнансы даже не Морелли.

— Они кровные родственники, заинтересованные в семейном бизнесе, — возразил он, и я не стал продолжать дальше. Не сегодня.

Я мог представить их лица, самодовольные и хитрые, пока они крутятся вокруг моего отца, как гиены в поисках еще одной косточки. Они уж точно не получат мою.

— Я вернусь в «МореллиХолдингс» завтра, — заверил я и встал.

И не стал задерживаться, чтобы увидеть, как мама вернулась в комнату, просто вышел с салфеткой, все еще туго обернутой вокруг моей кровоточащей руки. Это было правдой, завтра я вернусь в «МореллиХолдингс», а Симус с Дунканом могли идти нахер. Они не имели никакого отношения к власти в моем мире.

Мне хотелось, чтобы моя ладонь вспыхнула от боли, просто чтобы удерживать мою клятву в уме, но мое обещание уже было потеряно для меня, когда я покинул особняк.

Это не имело значения. Ничто не имело значения, и я знал это. Я понял это именно в тот момент.

У меня на уме было только одно.

Илэйн гребаная Константин.

Ее трекер был бесполезен для меня теперь, когда ее клатч был бесполезен для нее.

Мне оставалось использовать только одну вещь. Ее дневник.

Я открыл его на своем мобильном еще до того, как покинул территорию.

Глава 24

Илэйн

Не понимаю, как я смогла пережить ночь. Меня била дрожь и одолевали слезы от осознания того, что отныне мое сердце принадлежало монстру.

Не понимаю, как мне удалось подготовиться к воскресному семейному обеду. Не понимаю, как смогла дрожащими пальцами сделать прическу и подготовиться к выходу в свет.

Я старалась избегать свою маму на лужайке перед семейным особняком, но понимала, что это бессмысленно. Она всё равно не оставит меня в покое.

Я проходила мимо родственников, перебрасываясь с каждым парой фраз, и пыталась побороть хаос в своей голове. Не получалось. Я тряслась, как осиновый лист на ветру, в дамской комнате, умываясь холодной водой, и впервые в жизни решила избегать алкоголя. Никакого шампанского для меня. Никакого шампанского. Никакого шампанского. Никакого шампанского.

Я не могла рисковать, даже бокалом. Не могла по пьяни открыть рот и всё рассказать.

Харриет пыталась поговорить со мной и отвести к забору при каждой удобной возможности, но я не поддавалась. Потому что не смогла бы выдержать ее вопросов, не в тот день, когда в моей голове и на моих руках была еще свежа кровь Стефана Кэннона.

Когда моя задница до сих пор горела от члена Люциана Морелли, а сердце болело от его прикосновений.

Я ощутила инстинктивную дрожь, потянувшись к символическую кексу в кэнди-баре. Я знала. Чувствовала. Одно лишь движение, и я почувствовала, что за моей спиной стоял дядя Лионель и плотно ко мне прижимался.

Я ненавидела его тело. Всегда ненавидела его тело.

Ненавидела его всеми фибрами своей израненной души.

— Твоя мать хочет поговорить с тобой, — прошептал он, и