Книга Нетаньяху. Отчет о второстепенном и в конечном счете неважном событии из жизни очень известной семьи - Джошуа Коэн

Святой Дух, а Идиоты, Болваны, Тупицы.

— Доктора Гэлбрейт, Киммель и Хиллард? Или доктора Хиллард, Морс и я сам?

— Что они знают? Кто они такие, чтобы меня проверять?

— Коллеги. Ваши потенциальные коллеги.

— Судить специалиста может только специалист, — он взмахнул портфелем и ударил меня под колено, — судить еврея может только еврей.

— Все было не так уж плохо.

Я потер ногу, увидел, как его плевок впитывается в снег.

— Это была корбинская инквизиция.

— И вы уцелели.

— Скажите это остальным членам комиссии. Скажите это моей жене.

— Вряд ли мое мнение имеет вес — в обоих случаях.

— И все же оно у вас есть. Обязано быть. Вам придется им что-то сказать. Но что?

— Не знаю… не знаю, почему я должен вам отвечать. Что бы вы сказали, будь вы, как говорится, в моих ботинках?

— Будь я в ваших ботинках… Это самый остроумный вопрос, который вы задали за весь день… — Он посмотрел на мои ботинки, потом на свои, облепленные рыхлым снегом. — Это самый остроумный вопрос, который он задал за весь день.

— Разговариваете со своими ногами?

— Потому что они слушают.

— Если начнут отвечать, мы хотя бы поймем, что вы переохладились.

Нетаньяху топнул ногой, стряхнул с ботинка снежное облако и двинулся дальше, он ступал медленно, тяжело, растирал в порошок соль, усыпавшую тротуар.

— Исторический факультет должен решить насчет одного еврея и для этого заручается поддержкой другого еврея. Своего собственного еврея. Еврея, которого они знают. Еврея, которому они хоть отчасти доверяют.

Я зашагал в ногу с ним.

— Это я.

— Почетная историческая роль. Вы этого не осознаете, но так и есть. Обычно родовая, передавалась по наследству. El judío de corte, der Hofjude, придворный еврей. Еврей-протеже. Такого еврея полезно держать при себе, в качестве налогового консультанта. Порой посредника, порой заступника. Всегда уравновешивая противоборствующие интересы. Глава юденрата: если гестапо скажет ему, что надо убить тысячу евреев, он выберет, кого именно. Штадлан[104]: когда император призовет его и скажет, нам нужно больше денег в казну, — тот попытается уменьшить сумму и одновременно предотвратить резню. Сомнительная должность, подверженная всем порокам. Могущество, но не высшее, вдобавок обе стороны доверяют ему лишь отчасти, поскольку он не принадлежит ни к той, ни к другой.

— Эдит и Джуди все время напоминают мне об этом. Вы описываете не столько университетскую среду, сколько роль отца в семействе из женщин.

— Я говорю об исторической традиции. Неважно, что это: Политбюро ЦК КПСС или ваша комиссия, вы не чувствуете себя ее полноправным членом. Ваше положение шатко. Вы догадываетесь, что от вас чего-то ждут. Чего-то большего. В противном случае ваше место — лишь награда за то, что вас вынудили мною заниматься.

— Попросили. Потребовали. Куда вежливее, чем вынудили.

— И если история умеет предсказывать будущее, комиссия примет решение, либо демонстративно не посчитавшись с вашим мнением, либо полагаясь на него.

— Так первое или второе?

— Может, первое, может, второе, и от вас это не зависит. Они с одинаковым подозрением воспримут любое ваше мнение — как за, так и против.

— Но вам все же хочется знать, каково оно, за или против?

— Нет. Я всего лишь говорю, что делал бы на вашем месте.

— И что же?

— Ничего.

— Значит, вот как? Ничего?

— Будьте их украшением. Как снежинка, что висит у них на елке.

Он снова остановился — у витрины хозяйственного магазина Макли, в которой эльфы стучали молоточками и закручивали шурупы.

— Я хочу попросить вас всего об одном одолжении.

Начинается, подумал я, он вынудит меня пойти на сделку с совестью.

— Всего об одном?

— Это даже не столько одолжение… Я хочу, чтобы вы уточнили, когда мне выплатят гонорар.

— Что?

— Я хочу знать, когда и как мне выплатят гонорар за эту вечернюю лекцию, — и он поплелся дальше, я пошел рядом с ним.

— Вообще-то я за это не отвечаю.

— То есть сегодня мне не заплатят?

— Это же не ваша бар-мицва, вам не вручат конверт с наличными. Платеж требуется провести. Чек присылают по почте.

— Вы в этом уверены?

— Вы совсем на мели? Почему вас это тревожит? Даже если сегодня на лекции вы будете восхвалять Кастро и поносить частную собственность, империалистическое накопление капитала и деньги как таковые, вам все равно заплатят. В этом нет ничего личного. Ни враждебности, ни неприязни. Это процесс автоматический. Это система.

— А если нет? Если чек не придет?

— Вы ведь что-то подписывали, так? Оставляли ваши реквизиты? Если так, то деньги придут.

— Но если случится, что не придут, я могу позвонить вам — и вы добьетесь, чтобы мне заплатили?

— Вы невыносимы.

— Обещаете?

Я свернул с Колледж-драйв на стоянку магазина, чтобы срезать дорогу, поскользнулся на остекленевшем асфальте и упал бы, если бы Нетаньяху не поддержал меня. Он обхватил меня за пояс, стиснул поношенной рукавицей мою перчатку.

— Спасибо.

Я опять поскользнулся, но его рукопожатие удержало меня.

— Вы же видите, я не требую к себе особого отношения. Не требую и не жду. Я понимаю ваши трудности. Быть может, вам это невдомек, но я разбираюсь в политике. Я знаю, чего ждать от еврея: имея дело с другим евреем в контексте гойим[105], он способен на величайшую солидарность — или на величайшее предательство.

— То есть третьего не дано?

— И хотя я никогда не узнаю, что именно выберете вы, я хочу, чтобы вы знали: я все равно буду вас уважать.

— Что ж, спасибо.

На парковку пыталась свернуть машина, мы загораживали проезд, нам посигналили.

— Вы можете меня отпустить. — Но он не отпустил меня. — Я не упаду. — Но он, все так же держа меня за пояс, приблизил ко мне свое обветренное лицо.

— И если бы мы оказались в обратной ситуации и вы очутились в моих ботинках и приехали в Израиль, я не уверен, что сумел бы найти вам работу, но я сделал бы все, чтобы найти вам хорошую квартиру, а случись война, отдал бы за вас жизнь.

Где-то за полквартала до гостиницы мы наткнулись на зиккурат из команды поддержки: несколько полуодетых чирлидеров с трудом удерживались друг на друге, то и дело растягиваясь в зимних заносах посередине улицы. От них отходила миниатюрная женщина в дафлкоте, с камерой на штативе; женщина пятилась по направлению к нам, то и дело останавливалась, смотрела, влезут ли в кадр все чирлидеры и гостиница. Наконец воткнула штатив в снег, велела всем улыбнуться, но нижний парнишка, стоявший на четвереньках, упал, следом — державшиеся на нем девицы; тут в кадр вошел Нетаньяху,