Книга Солдат, сын солдата. Часы командарма - Эммануил Абрамович Фейгин

себе. Еще за минуту до этого ему казалось, что он обладает несметными богатствами, а сейчас он чувствовал себя нищим — человеком, которого ограбили в самом начале большого пути. Ну, если не ограбили, так обделили. Геннадию Громову ровным счетом ничего не дали, а Славе Бадейкину, например, и Маше Красильниковой — сказочные сокровища: радуйтесь, пользуйтесь. Им дано мучиться от ревности, терять голову и сходить с ума от любви. «А мне... Мне хорошо с Варей, но я ни разу ее не приревновал. И сердце мое всегда бьется ровно, спокойно. Презираю такое спокойствие и такое сердце. За что меня наказали?»

— Ты счастливая, Машенька, ты богатая.

Она подтвердила это кивком головы и крепко стиснула локоть Геннадия.

— Я потому догнала тебя, Гена... хочу спросить, только ты не смейся. Может, вопрос глупый, но я должна это знать. Ты служишь недалеко от границы, тебе оттуда виднее, чем нам. Скажи, Гена: они пойдут на нас войной?

— Боишься, Машенька?

— Нет, не боюсь. Если понадобится, я не хуже парней воевать буду. Веришь? Но я не хочу войны. И раньше не хотела, а теперь, когда встретила Славочку, просто ненавижу ее. На прошлой неделе Славочка мне предложение сделал. И родителям сказал, что мы поженимся. Никак не вспомню, что я ему ответила: да или нет. Но он и так знает, что я хочу быть его женой. Хочу, чтобы Славочка был моим мужем, чтобы мы долго-долго, до самой смерти жили безразлучно, вместе... И чтобы у нас были дети, красивые, похожие на Славочку. Счастья я хочу, Гена. А если война...

— Все-таки ты боишься, Маша.

— Ох, какой ты... непонятливый. Ничего я не боюсь — ни бога, ни черта, только неправды боюсь, обмана. Потому и спросила тебя...

— Видишь ли, Маша, поскольку это от нас не зависит, от меня лично и от моих бойцов...

— От вас многое зависит. На то вы там и поставлены, — убежденно и строго сказала Маша.

«Как требовательно она со мной говорила, — думал Геннадий, возвращаясь домой. — Ну что ж, это ее право. Ведь я, лейтенант Громов, тоже в ответе за счастье этой юной невесты из большого густонаселенного дома на улице Маросейке. Нам, военным, часто говорят: «Вы стоите на страже созидательного труда и счастья своего народа». Я и сам недавно говорил об этом на политзанятиях. Я еще, помню, сказал солдатам, что счастье народа — это расцвет родной земли, его успехи и победы в борьбе за построение коммунизма. Все это я правильно сказал солдатам. Но разве маленькое счастье Маши Красильниковой (почему маленькое? Это Маша маленькая, а счастья она достойна большого) отделимо от огромного всенародного счастья? Машино счастье. И Варино...

Варя!»

Геннадия обрадовало неожиданное открытие: он уже не может спокойно, без волнения, вспоминать и произносить это имя. Оно как волшебное слово из сказки, только вспомнишь его, только скажешь — и сразу открывается перед тобой что-то новое, неизведанное, прекрасное.

3

— Варя! — позвал Геннадий, едва войдя в дом.

— Я не обязана терпеть все ее наглые выходки. Я не обязана... — опережая все вопросы сына, воинственно закричала Антонина Мироновна.

— Где Варя?

— Я не нанималась к ней в сторожихи.

— Где Варя? Я тебя спрашиваю, мама, где Варя?

Что-то в голосе сына испугало Антонину Мироновну, и она тотчас же прекратила атаку и перешла к обороне.

— Ты не смеешь кричать на меня. Я ее не выгоняла. Она сама...

— Куда она ушла?

— Она сумасшедшая. Она уехала из Москвы к какой-то подруге.

Антонина Мироновна пыталась что-то объяснить Геннадию, но он уже ничего не слышал и ни слова не понял из того, что она говорила.

...Уехала. Уехала. Значит, я не дорог ей, значит, не любит. А как же я? До сих пор чувствовал себя добрым покровителем, чуть ли не благодетелем Вари. А оказалось, что это не так, оказалось, что он Варе вовсе не нужен, что она может жить без него. А он уже не может...

Поспешно одеваясь в передней, он слышал доносившийся как будто издалека, невнятный голос матери. Он с трудом догадался, что Антонина Мироновна рассказывает о том, как все это произошло, но опять-таки ни слова не понял. Да и зачем она это говорит? Какое это имеет сейчас значение?

...Напрасно Геннадий искал тогда Варю на всех московских вокзалах. Напрасно радиоузлы взывали: «Гражданка Игнатова Варвара Кузьминишна, просим вас зайти к дежурному по вокзалу. Просим зайти...» Напрасно. Вари нигде не было. Опоздал. Упустил. Свое счастье упустил.

Геннадий вернулся домой в полночь разбитый, усталый. Через час отходит его поезд. Не раздеваясь, стал укладывать чемодан. Геннадий старался не смотреть на мать. Оба молчали. И только лишь тогда, когда Геннадий уже стоял у дверей, Антонина Мироновна бросилась к сыну, схватила его за руку, заплакала:

— Прости меня, Гена. Ты мне только адрес ее сообщи, я сама... сама за ней поеду. Прости меня, сынок, я не знала, что ты ее так сильно любишь.

Геннадий хотел сказать что-то резкое, гневное, но удивился тому, как изменилась за эти несколько часов мать — перед ним была очень простая женщина, с немолодым, уставшим, испуганным, заплаканным лицом. И Геннадий молча шагнул за дверь.

Всю ночь он стоял в коридоре вагона, курил и, прижавшись горячим лбом к прохладному оконному стеклу, думал о Варе. И чем больше думал о ней, тем горше становилось на сердце. «Как плохо, что сейчас нет рядом со мной брата или друга, что вообще нет у меня товарища, с которым горе — полгоря, а радость — вдвойне радость». Ни матери, ни отцу, ни деду не мог бы Геннадий сейчас рассказать о муках своих. А вот Сергею Бражникову... ему бы Геннадий все открыл... «Как равный равному, как брату, как другу и товарищу. Он только кажется таким суровым и резким, Сергей Бражников. И ни о каком превосходстве надо мной он и не помышляет. Это я сам придумал из мнительности. Я уверен — он добрый и чуткий. И если мне удастся, я подружусь с ним... И все ему расскажу. Все, все. Я должен с ним поговорить, не то сердце не выдержит тяжести. Нет, нет, не думайте, это не слабость тянется к