Книга Три года - Владимир Андреевич Мастеренко

ход процесса круто изменился — сами обвинители сели на скамью подсудимых. Малинин ощутил некоторую досаду — ведь и он мог вместе с Осокиным стать разоблачителем шайки. Но тут же утешил себя: очевидно, Осокин был человеком иного, широкого полёта, ему и карты в руки. А он, Малинин… что ж, он районный…

Так и жил Малинин. Переходил из редакции в редакцию — то сотрудником, то ответственным секретарём. Годы бежали, стаж журналистской работы накапливался. Общее мнение о Малинине было: «Звёзд с неба не хватает, а так… ничего…» И когда с началом войны много журналистов ушло в армию, Малинина назначили редактором районной газеты в Чёмске: кадров не хватало.

Всё было бы хорошо — испытанные, проверенные заголовки, передовые, которые он мог продиктовать, хоть разбуди его среди ночи, — только пропуски бы оставил, чтобы позднее вставить факты. Но эти острые темы, которых всё время требовали от редактора, нарушали его покой.

Легко было в праздники — статьи, присланные из Москвы, юбилейные заметки, и никто не требовал критики, бичевания недостатков, — следи только, чтобы не было опечаток.

Легко было после выхода постановлений — центральных или из области; день выхода их являлся как бы личным праздником Малинина. Становилось просто и ясно, пункт за пунктом в постановлении было расписано всё, за что и с чем должна была бороться газета.

Но были периоды без постановлений, самые трудные и беспокойные, потому что темы приходилось искать самому.

Фельетон на подвал о грубияне продавце? Он писал такой фельетон, цитировал Гоголя, Салтыкова-Щедрина, Чехова, и сам фельетон назывался «Унтер Торгашеев». Он смаковал острые фразы — сатира!

А ему говорили — зубоскальство и мелко. Копнуть бы глубже…

Он старался копнуть поглубже. Писал статью о плохом состоянии дорог, критиковал, невзирая на лица, но и не сгущая красок, цитировал «Правду», «Известия» и областную газету.

А ему говорили — тема большая, но сглажены углы… Сглажены? Не мог же он добираться до самого председателя райисполкома…

Малинин метался в этом замкнутом кругу. Порой приходило желание: бросить всё и искать тихую, спокойную работу, где бы его никто не беспокоил и он никого. Но намерение это тут же исчезало: журналистика была его профессией, к которой он привык.

Он искал других путей. И находил, — чего не найдёшь при острой нужде…

Он успевал во время заседания бюро райкома написать статью на обсуждаемую тему и переслать её в типографию, так что наутро она появлялась в газете.

И тогда говорили — ого, газета живо откликается на злободневные события!..

Он копался в материалах судебных процессов и беспощадно бичевал уже осуждённых преступников, — ведь мало кто знал, что они уже осуждены.

И тогда говорили — ого, газета начинает разоблачать!..

Малинин расцветал от похвал, почва твёрже становилась под его ногами. Все эти апробированные материалы вытесняли другие, неапробированные, — письма, которые шли в редакцию и заставляли редактора мучиться в сомнениях: дать или не дать, не будет ли ошибки?..

Так и жил Малинин. Бежали годы, рос его редакторский стаж. Рос бы и дальше, если бы…

Малинин перечитал заголовок заметки в областной газете: «Редактор — покровитель нарушителей Устава».

Он — покровитель? Нет! Он просто районный. Он… тот, кто «звёзд с неба не хватает». Мог ли он знать, что будет это постановление? А они как-то догадались, как-то почувствовали, они, областные…

У него была раньше мимолётная мысль: напечатать письмо о жеребце, забранном Толоконниковым в колхозе. Но знакомое ощущение высоты сразу перебило её. А когда он прочёл в листовке выездной редакции статью, критикующую заведующего райзо, как нарушителя Устава сельхозартели, он усмехнулся в душе: что же, заваривайте кашу, вам виднее…

И что же, через два дня, всего через два дня, появилось это… Едва Малинин пробежал тогда заголовок: «О мерах по ликвидации нарушений Устава…», он почувствовал прилив энергии. Теперь — держись, Толоконников! Малинин был вооружён теперь — пунктами, пара графами, точным расписанием всего, что должен был делать. Он полез в стол и долго перебирал старые папки, так что Ковалёв заметил наконец: «Ну, распустил пылищу! Годовой отчёт, что ли, составляешь?» Он нашёл письмо о жеребце — из сомнительного оно превратилось, теперь в апробированное. Он дал его в газете жирным шрифтом. Он захватил этот номер, собираясь сегодня на бюро райкома, где слушался вопрос о Толоконникове, — письмо было козырем редактора.

И вот — маленькая заметка «Из последней почты» в областной газете. «Только после опубликования постановления редактор решился напечатать…»

Но кто же мог знать?.. Ковалёв — вот кто… Да, он знал! Даже намекнул однажды: «Не проморгал ли ты чего в этой истории с сивым мерином?» Знал и молчал…

С шумом вошёл Ковалёв. Мурлыкая песенку, стал собирать со стола какие-то бумаги. Малинин из-под приспущенных век следил за ним. Ковалёв заметил это.

— Сердишься? — спросил он.

— Нет… Почему?.. — криво усмехнулся Малинин. — Критика — я понимаю…

Он вдруг вскочил и, подойдя к Ковалёву, понизил голос до полушёпота:

— Не обо мне речь… Скажи, положа руку на сердце, ведь знал ты раньше?

— О чём? — недоуменно взглянул на него Ковалёв.

— О постановлении.

— Вот тебе раз — вместе же с тобой читали.

— Нет, раньше! Иначе — как же вы… подгадали?

Ковалёв опять недоуменно взглянул на Малинина и, поняв, расхохотался.

— Вопрос твой прямо гамлетовский, — посерьёзнев, сказал он. — Теперь мне твоя беда ясна. Ты, брат, всё время в обратную сторону шёл и пришёл… сам знаешь, куда. Ждал постановлений и не догадывался, откуда они берутся! Не сами собой они берутся, от нас они идут, от народа — простое же дело!.. А знать заранее, — Ковалёв рассмеялся. — Что у меня — с Москвой прямой провод?

— Как думаешь… снимут? — спросил Малинин.

— Кого — Толоконникова?

— Нет… меня…

— Простое дело, — сказал Леонид и пристально посмотрел на Малинина. — А ты — чудак! Большую ты совершил ошибку…

— Ошибку? — вздрогнул тот.

— Ну да, в жизни… Кой чёрт тебя дёрнул пойти в газету — давно хотел тебя спросить. Ты же любишь тишину, покой — шёл бы себе в архивариусы или, того лучше, в музей. А ты — в газету! Самая ж беспокойная профессия на свете…

Ковалёв стал накручивать ручку старинного, похожего на полированный шкафчик телефона:

— Станция, станция, заснула, что ли?.. «Красное знамя» мне. Ко-олхо-оз?.. Кто говорит?.. Привет, товарищ парторг! Там моего Тихонова поблизости нет?.. Тогда у меня большая к вам просьба, Ольга Николаевна. Передайте ему, чтобы срочно выезжал в Чёмск. Скажите, редакция отправляется в другой район…

Расставание

Виктор встал и тихо, стараясь не помешать Ольге Николаевне, взял с полочки книгу, которая привлекла его внимание ещё в день приезда, — потрёпанный томик записок Миклухо-Маклая. Но женщина, заслышав шелест страниц, всё же