Книга Ведьма и князь - Симона Вилар

Видение начинало тускнеть, исчезать. Малфрида сидела, улыбаясь в полумраке, задумчиво поглаживая белесый шрам на ладони, оставшийся от пореза после клятвы Игорю. Она чувствовала, как истосковалась по князю своему, как ей недостает его ласки, того счастливого ощущения защищенности, которое всегда испытывала рядом с ним.

Но иногда, чтобы отвлечься, Малфрида вызывала и другие видения. Так, ей хотелось узнать, что поделывает ее учитель, мудрый волхв Никлот. Пронзая взглядом пространство, она видела лесную поляну у негасимого чародейского костра в Диком Лесу. Да только Никлота там не было. И сколько бы ни вызывала его чародейка, в суковатом кресле верховного волхва возникала только фигура Маланича. Радости в том не было, если вспомнить, что когда-то этот кудесник порывался убить ее[100]. А вот куда делся со Священной Поляны мудрый Никлот, Малфриде не дано было узнать.

Тогда ведьма вызывала образ молодого волхва Малка. Он любил ее, любил настолько, что ради нее пошел против своих же волхвов. Малфрида редко вспоминала о нем, но иногда все же становилось любопытно: где сейчас Малк? В последний раз они виделись с ним близ города Любеча, куда Малк привел ее из древлянских лесов. Говорил тогда, что будет жить среди людей, попытается разыскать родню. В Малке всегда было что-то простое, приземленное, что и отворачивало от него чародейку Малфриду. Однако в ее нынешних видениях Малк не выглядел ни простым, ни приземленным. Наоборот, он представал перед ней в одежде из добротного темного сукна, с чеканным поясом, на его длинных аккуратно расчесанных русых волосах блестел посеребренный обруч. Да и находился Малк в богатой хоромине, золоченая резьба за ним виднеется, по стенам ковры развешаны с вытканным узором. И выглядит Малк уверенным, исполненным важности, синие глаза смотрят спокойно.

Малфрида склоняла набок голову, разглядывая бывшего полюбовника. И отчего он ей раньше не нравился? Вон, какой пригожий да статный. Но разглядеть поточнее, что с Малком и где он, не получалось. Да и Малк, как будто чувствуя ее взгляд, поворачивался, хмурил темные брови. Видение начинало дрожать, становилось расплывчатым, исчезало...

Малфрида вздыхала. А тут еще пустодомка[101], выползшая из угла, любительница поглядеть на видения, заворчала недовольно.

– Чего больше никого не показываешь? Мужиков пригожих и мне поглядеть любо. Я тут измаялась одна, без хозяев, а ты пришла, так хоть домового какого-никакого принесла бы мне в горячем горшке из курной избы. А то жди теперь, пока свой вырастет у очага.

Вид у пустодомки, как у бабы, в тряпье замотанной: пылью воняет, на полупрозрачном морщинистом лице недовольная гримаса, жалкие космы свисают беспорядочно.

Малфрида лениво отмахнулась от нее.

– Отстань. Мне домовой не надобен, мне важно, чтобы ты мой дом сторожила, гостей незваных отгоняла.

– Да кого отгонять-то? И так тебя все больше сторониться начинают, – буркнула пустодомка, поняв, что ничего ей больше не покажут, и вновь заползла в свой угол, слившись там с тенью. – Почитай, уже седьмицу никто не показывается. Раньше все пригожий один хаживал, а теперь и след его простыл. Скучно мне.

– Цыц, говорю, – прикрикнула на ворчунью Малфрида. – Будешь ныть, я тебе молока под порог не поставлю.

Сама же, накинув длинную рубаху, отправилась за перегородку доить козу. Но слова пустодомки не шли из головы. Малфриду стало задевать, что Мокей сторонится ее. Хотя и догадывалась, почему. Ах, наслать бы на него морок, зачаровать, налюбиться вдоволь, чтобы страстное горячее нетерпение не мутило по ночам разум... Ну, а потом-то что? Ей еще жить тут, ссора со старостой из-за Мокея ей ни к чему. И так Стогнан на нее волком поглядывает. Малфрида его тайну узнала, а значит, власть над ним получила. Вот Стогнан и страшится, таит обиду.

Мысли о Стогнане были неприятные, а вот о Мокее Малфрида тосковала. Вспоминала его прежние приходы, его ухаживание, пробуждающее в ее душе тепло, заставляющее чувствовать себя красивой и желанной. Однако Мокей, после того как стал догадываться, кто она, старательно обходил стороной лесную избушку. Даже если она, бывая в селении, и встречала пригожего охотника, тот отводил глаза. Пару раз пробовала заговорить с ним, спрашивала, отчего пропал? Мокей ссылался на дела: мол, уже пора везти дань князю, надо готовить положенное для отправки.

Стогнан тоже твердил о сборе положенной дани. Малфриду избегал, а если она оказывалась среди родовичей, уже не звал к общему столу. Даже когда зубная боль вновь стала донимать, не приходил к Малфриде, а присылал кого-нибудь, чтобы она снадобья лечебного передала. Его сын Учко, который чаще других вызывался сходить к знахарке, первый заметил, что родитель сторонится пришлой. Сам же Учко со знахаркой ладил. В последнее время стал просто так навещать, иногда плотничал для нее, подправлял что не так Парень он был не очень разговорчивый. Общаясь с Малфридой, неохотно ронял слова, больше смотрел на нее, улыбаясь в короткую светлую бородку. Малфрида его не больно привечала. Учко – Стогнана родня, ей от него одна морока будет. Однако его присутствие волновало. Учко, хоть и не красавец, как Мокей, но силен, высок, среди родовичей, пожалуй, самым рослым будет. И все же было в нем нечто... Малфриду и тянуло к нему, и отталкивало. Как-то подавала ему рушник, и пальцы их соприкоснулись... Малфрида потом полдня сама не своя была. Прикосновение Учко было волнующим, но вместе с тем и каким-то неприятным, ну, как бывает, когда тошнит после несвежих солений. Отчего бы это?

Старосту внимание сына к знахарке настораживало. Но когда пытался уговаривать Учко не ходить к Малфриде, обычно спокойный и послушный сын только поглядывал исподлобья. А один раз даже огрызнулся: мол, что вам, батюшка? Чем вам Малфрида плоха? Цветомилу услали, Малфриду велите сторониться. Что ж теперь, Учко должен бирюком свой век коротать?

Стогнан оставлял сына без ответа. Ну, а людям языки не завяжешь, они уже поговаривали между собой, что не зря Учко к Малфриде зачастил. Сын старосты в самой поре, к тому же холостой, вот и мог бы посватать пригожую лекарку. И, заслышав те разговоры, Стогнан становился угрюмее обычного. Потому охотно внял совету Мокея услать Учко на ловы. Мокей прикинул, что мехов для дани князю пока маловато, так что пусть уж Учко отправится с другими добытчиками в лес за красным зверем. Да и Учко не возражал уйти подальше от ворчливого родителя. Только сперва помрачнел, завидев, что и Стогнан куда-то собирается.

– Не твое дело, – буркнул на вопрос сына Стогнан. – Больно много воли взял родителя расспрашивать.

Отправился на ловы и Мокей. Собственно, он и не прекращал выходить на зверя, какое бы ненастье ни было на дворе. Охотился Мокей обычно в одиночку, не столько для рода, сколько для себя. И хотя он, лучше других знающий путь на большак и умеющий сторговаться со сборщиками дани, должен был сопровождать их к погостам, однако своей выгоды Мокей не забывал. Дань данью, но он еще и собственные товары на мену повезет, свою выгоду будет иметь. Поэтому, когда прекратились дожди и установилась сухая погода с легкими ночными заморозками. Мокей стал почти ежедневно уходить на промысел: обходил ловушки, бил белку и куницу в глаз, чтобы шкурку не портить. Что Мокей охотник знатный, в селище было известно. На том и поднялся. Да только была в нынешней охоте вдовьего сына некая остервенелость, словно его гнал кто-то в холодные чащи, словно маялся он, не находя себе места. Но однажды приключилось с ним негаданное...