Книга Мое открытие Москвы: Новеллы - Евгений Иванович Осетров

на тканях. По чистоте и красочности тонов они должны быть поставлены рядом с миниатюрами, которыми славились рукописные книги Древней Руси (взять, например, богато украшенный миниатюрами, переписанный приблизительно в эпоху Степана Полубеса сборник нравоучительных рассказов для домашнего чтения «Лекарство душевное»).

Как ни славны были московские изразечники, но и в ближних и дальних городах страны жили и работали гончары, создававшие изразцы, не уступавшие столичным. Они приносили много радости людям, давали, как тогда говорили, «сердцу и уму восхищение».

В начале восемнадцатого столетия, после того как войско Карла XII было разгромлено под Полтавой, в Москве появились пленные шведы, которые начали расписывать изразцы на свой лад: синие рисунки наносились на белый фон. Это нововведение понравилось, так как в ту пору всякого рода новшества были в моде, их поощрял Петр I. Еще в молодые годы царь был очарован Голландией, и нет ничего удивительного в том, что в богатой шереметевской усадьбе под Москвой, в Кускове, позднее был выстроен Голландский домик, стены которого были украшены иноземными изразцами белого, синего и светло-коричневого цвета… На многих плитках были изображены пейзажи Голландии - корабельные бухты, уютные кирпичные домики, осенние деревья, рыбаки, беспечно удящие в каналах, и т. д. Русские керамисты, конечно, знали работы иноземных мастеров. Используя приемы голландских и иных художников, наши мастера переиначивали сюжеты на отечественный манер. Русские керамисты любили изображать забавные сценки, снабжая их нравоучительными и шутливыми подписями. Так на Руси появились печи, которые было приятно и интересно разглядывать долгими осенними и зимними вечерами.

Использовал в наш век опыт древнерусских керамистов гениальный Врубель. Примечательная страница биографии художника - работа в абрамцевской майоликовой мастерской. Врубель постигал не только декоративную сторону народного искусства, но и самый строй мифологического мышления, его сущность. В 1891 году он писал: «Сейчас я опять в Абрамцеве, и опять… слышится мне та интимная нотка, которую мне так хочется поймать на холсте и в орнаменте. Это - музыка цельного человека, не расчлененного отвлечениями упорядоченного, дифференцированного и бледного Запада».

КАМИН ВРУБЕЛЯ. 1850 ГОД. ФРАГМЕНТ.

До наших дней сохранилось несколько печей и каминов, созданных Врубелем. Их можно увидеть в Абрамцеве, Коломенском, Музее народного искусства на улице Станиславского… Врубелевские изразцовые композиции с первого взгляда поражают необычайными цветовыми сочетаниями, переливами красок, напоминающими игру драгоценных камней. На кафелях Врубеля живут своей таинственной жизнью прихотливые растительные узоры - белые, коричневые, желтые, синие. Зрители видят изображение героев былин и сказок, оригинальные орнаменты.

Одна из самых известных работ Врубеля - камин «Микула Селя-нинович и Вольга». Чистые, яркие краски создают впечатление ковра, украшающего стену. По форме камин напоминает лицевую сторону дома, на фронтоне которого изображены Алконост и Сирин - райские птицы с девичьими ликами. Образы Микулы Селяниновича (с сохой) и Вольги (верхом на коне) проникнуты уверенной силой и спокойствием, они сродни всему окружающему их миру. Когда глядишь на керамическую композицию издали, то в глаза сначала бросаются цветовые пятна в обеих частях камина. Приглядевшись, замечаешь солнце, выступающее из глубины, голову Вольги, линию горизонта. Врубелевские краски горят, переливаются, создают ощущение необычного, глубокого и таинственного.

Врубелевской керамике, вобравшей в себя опыт веков и неожиданно новой, было тесно в помещении. В начале двадцатого столетия в центре Москвы выросло огромное здание - гостиница «Метрополь». Верхние этажи было решено украсить панно из кафеля. Тема врубелевской композиции - драматическая легенда о принцессе Грезе - «звезде небес», созерцание красоты которой покупается ценой смерти; мореходы преодолевают тягчайшие препятствия, переживают опаснейшие приключения во имя Прекрасной Дамы, олицетворяющей совершенную и законченную красоту. На керамическом панно мы видим принцессу Грезу, склонившуюся над умираю щим юношей.

На врубелевское панно «Принцесса Греза» лучше всего смотреть издали, например, с Неглинной улицы. В лучах солнца блестят изразцы, составляющие картину чего-то загадочного, тревожно-прекрасного, полного внутренней силы. Врубель не копировал старых мастеров. Он вдохнул новую жизнь в давнее искусство, насытив его современным пониманием действительности.

С годами начинаешь любить Врубеля все сильнее и сильнее. Начинаешь глубже понимать подспудную и органическую связь новою времени с древнерусским искусством, с лермонтовской традицией, с Кавказом и Москвой, хранящей и ныне на своих шумных улицах изразцы Степана Полубеса и композиции Михаила Врубеля, исполненные «духовной жаждою». Врубель сказал нам то, что до него никто еще не говорил.

Венец века

…Едва ли где-либо рассыпано в архитектуре столько чисто живописных красот, столько восхитительных кусков и столько сочных деталей, сколько видишь их в счастливо уцелевших до наших дней уголках Москвы.

Игорь Грабарь

Никогда и нигде так не цвела красота древа искусства Московской Руси, как в конце XVII века. Никогда еще не были так нарядны и красочны храмы. Никогда еще с такой тщательностью и старанием не покрывались иконы золотом. Никогда еще жилые здания так не напоминали драгоценные шкатулки. Обыкновенную липу резчики превращали в пышные иконостасы, позолоченные, покрытые изображениями виноградной лозы и диковинных плодов. И речь стала торжественной, замысловатой, изобилующей сравнениями, пышными оборотами… Место простодушного сказочника во дворце занял придворный поэт, умевший сочинять вычурные стихи-вирши «на случай» - по поводу праздника-торжества. Если мы возьмем в руки «Большой букварь» Кириона Истомина, то увидим в нем буквы-завитки, фигуры-аллегории, изображения-символы.

На Западе получил распространение - особенно в архитектуре - стиль барокко; название происходит от итальянского слова, буквальный перевод которого означает - вычурный, пышный. Через южные земли барокко пришло и в далекую северную Московию. Но Москва все умела усваивать на свой лад. Про «московское барокко» хочется сказать, что оно не пришло, а возникло. Если мы возьмем сочинения бунтаря-протопопа Аввакума, то огненная проповедческая лавина, извергающаяся из его сочинений, причудлива и вдохновенно прекрасна. Его «барочность» странна, слишком уж на свой салтык - на свой лад. Уподобления, сопоставления, метафоры, острые сравнения так и срываются с языка, словно образуя облако, грозовое, наступающее на нас, прыщущее раскаленными стрелами. В его знаменитом «Житии» богословский спор перемежается простонародными восклицаниями, а бытовое, реальное соседствует с божественным. Рассказывая, как его морили голодом в подземной палатке, где он сидел на цепи, как к нему приходили мыши и тараканы, Аввакум живописует, как встал перед ним «невем-человек, невем-ангел» и насытил его, дав щец похлебать («зело прикусны, хороши») и хлеба. Для Аввакума земное и потустороннее едино, видимое с одинаковой зоркостью - пластично и в красках.

Когда смотришь на живописно-нарядный, покрытый каменной резьбой, сочетающий белое с красным, прямые линии с кривыми храм Покрова в Филях, то сразу