Книга Игра в обороне - Кендалл Райан

Горло стискивает, но я заставляю себя говорить.

– Она мне правда нравилась.

– Нравилась? – фыркает Элиза. От нее не ускользнуло это сорвавшееся с языка прошедшее время.

Твою мать.

Положив ладонь мне на ребра, она смотрит на меня этими поразительно голубыми глазами, пронзающими меня насквозь.

– Я не собираюсь отказываться от тебя, Джастин. Ты можешь предложить мне гораздо больше, чем думаешь. Но мне пора. Мы поговорим позже.

Я киваю.

Затем она смотрит на Оуэна.

– И на тот случай, если ты вдруг не заметил, я взрослая. Так что можешь отвалить или вести себя как понимающий старший брат, каким я тебя всегда считала.

Взгляд Оуэна сосредотачивается на мне, и на секунду мне кажется, что все точно закончится дракой. Но затем он переводит взгляд на Элизу и кивает.

– Идем.

Я смотрю, как они уходят из квартиры. Элиза даже не оглядывается на меня.

Теперь ребра у меня, как и сердце, в синяках и ссадинах. Но это нормально, потому что я этого заслуживаю. И поскольку часть меня всегда знала, что именно так все и закончится, я чувствую облегчение.

Глава 27. Покерфейс

Джастин

– Передашь сальсу? – спрашивает Бекка чересчур приторным голосом с дальнего конца стола.

Вздохнув, я повинуюсь, поднимаю соусницу и несу ей. Мы тусуемся у Тедди ради игры в покер. Раньше мы часто играли, но уже давно здесь не собирались. И хотя обычно я всегда жду эту игру, этим вечером я чуть было не пропустил ее. Во-первых, потому что Элиза тоже здесь, а мы не разговариваем уже три дня. С того самого Ключевого инцидента – как я теперь это называю. А во-вторых, я так и не смог обсудить всю эту ситуацию с Оуэном. Что тоже отстой. Мы по большей части избегали друг друга, избегали разговоров более серьезных, чем «захвати мне пива» или «не хочешь прокатиться на тренировку»?

Все перевернулось вверх дном, и я знаю, это целиком и полностью моя вина. То, что она пыталась дать мне ключ от своей квартиры, не должно было так меня пугать, но я все же испугался. И вот как все обернулось.

– Знаешь, кто еще любит сальсу? – спрашивает Бекка, с надеждой улыбаясь мне. – Элиза.

Мои губы изгибаются в улыбке. Я попался на удочку чертовски быстро.

– Не думаю, что она хочет говорить со мной сейчас, – тихо отвечаю я. Она скорее швырнет мне в лицо эту миску с сальсой, чем заговорит со мной.

Я смотрю в сторону кухни, где Элиза стоит с Сарой и Бейли. Я не слышу, что они обсуждают, но, черт, она такая красивая. Ее волосы забраны на затылке в свободный хвост, а на щеках алеет легкий румянец.

Я все пытаюсь убедить себя, что поступил правильно. Она не в том положении, чтобы принимать решения о будущих отношениях. Элиза юна. Я, мать его, первый мужчина, с которым она была, и она никак не может знать, чего хочет. Боже, я попробовал все пятьдесят два сорта в магазине мороженого, и я все еще не могу сказать, какое мое любимое. Хотя на самом деле это ложь.

Элиза.

Элиза – моя любимая.

И это не потому, что секс с ней хорош – хотя он, мать его, замечателен, – это потому, как она заставляет меня чувствовать.

Потому, как она смотрит на меня.

Она умная и веселая. И мои деньги не значат для нее абсолютно ничего. Она любила меня даже тогда, когда я был тринадцатилетним занудой, который ужасно играл в шашки и любил бекон в пицце. Хотя, если откровенно, я до сих пор люблю бекон в пицце.

Проводить время вдвоем было так же приятно, как заниматься сексом, но я не могу дать ей больше.

Кроме того, именно она установила правила в ту первую ночь, когда я отвез ее домой. Элиза хотела флирта, и я был полон решимости дать ей именно то, чего она хотела, потому что альтернатива – какой-то придурок в ее постели. Это вовсе не та альтернатива, с которой я смогу жить. Однако я не могу доверить себе ее сердце и не могу поверить, что она готова к обязательствам, как она считает. Черт, это тяжело.

– Джастин? – говорит Бекка, все еще глядя на меня снизу вверх с надеждой.

Я понимаю, что уже несколько минут стою с соусницей.

Делаю глубокий вдох.

– Верно. Извини.

Вцепившись в соусницу, словно в гранату, я иду в кухню. Сара и Бейли видят меня раньше, чем Элиза, и обрывают разговор на половине фразы. С растерянным выражением лица Элиза переводит взгляд на меня.

– О, – она раскрывает рот, застыв почти неловко, будто зная, что нет вежливого способа уйти из кухни.

– Привет, – тихо говорю я, останавливаясь перед ней. – Бекка сказала, ты можешь захотеть сальсы.

Жалкая попытка завязать разговор, но, блин, я не так уж хорош в этом.

Она хмурится.

– Нет, спасибо.

Дерьмо.

Я ставлю соусницу на стойку и смотрю прямо на Элизу.

– Я пришел сюда не для того, чтобы предложить тебе сальсы.

– Нет? – саркастично спрашивает она. – Тогда зачем ты тут?

Я сглатываю гордость и делаю глубокий вдох.

– Можем прогуляться? Вдвоем?

Элиза переводит взгляд на Оуэна. Он играет в карты и не замечает, что мы разговариваем. На мгновение мне кажется, она откажет, вполне заслуженно, между прочим. Эта мысль жалит, словно проклятая оса.

– Прошу, – добавляю я тихо.

– Окей, – наконец отвечает она. – У тебя три минуты.

Мне хватит.

– Выйдем на балкон.

Она кивает в ответ на мое предложение и идет за мной к стеклянной раздвижной двери. Снаружи уже холодно, а она одета не по погоде. Но, к счастью, бортик закрывает нас от легкого дождя, падающего с ночного неба. Элиза проходит к стоящему на открытом воздухе дивану и трогает подушку, проверяя, сухая ли, прежде чем сесть.

Я сажусь на оттоманку перед ней и чуть улыбаюсь.

– Итак…

Но Элизу это не веселит.

– Если тебе есть что сказать, говори.

– Я облажался. – Слова срываются с губ раньше, чем я успеваю подумать.

– Ладно. Я слушаю.

– Я облажался в моей дружбе с Оуэном. Я облажался в своих отношениях с тобой…

Ее взгляд смягчается, она смотрит на меня, но не спорит.

– И суть в том, что я даже не сожалею об этом.

Она молча изучает меня, глаза ее в тени.

– Это не очень понятно… я хочу сказать… Помнишь, ты говорила, что влюбилась в меня еще тогда? Ну, не могу сказать, что чувствовал то же самое, когда ты училась в средних классах, потому что… это немного жутко и неправильно. Но позже я тоже что-то почувствовал. И чувствую уже много лет. Но я подавил это чувство, потому что знал – легко не будет. И ничем хорошим не закончится.