Книга Хор мальчиков - Вадим Фадин

— Это, Катенька, новые жильцы.

— К нам?

В голосе девочки прозвучало такое огорчение, что Мария рассмеялась:

— Нет, не к вам, милая, и не сейчас. Люди просто хотят иметь представление о вашем доме, — и, повернувшись к мужчинам, объяснила: — Катя с мамой пока блаженствуют одни в квартире и, понятно, не мечтают о соседях.

Девочка с матерью занимали крошечную, метров в шесть, комнатку; разместить здесь две обычные кровати было бы невозможно, и вместо них стояла основательная двухэтажная — совсем неподходящая для женской спальни; Дмитрий Алексеевич тотчас нашёл, что из таких хорошо громоздить баррикады, а кто-то из его спутников определил: «нары», хотя это сооружение не походило и на нары. Обставленная, с двумя холодильниками, но тёмная кухня тоже не вызвала восторга. Вместе с тем Свешников, как, видимо, и его партнёры, ожидал худшего.

— Можно жить, — не без удивления заключил Литвинов.

— Временно, — уточнил Бецалин. — Если уж ложиться на нары, так лишь на срок.

— Шуточки у вас, Альберт…

«Вот и она так живёт», — подумал Дмитрий Алексеевич, увидевший в показанной ему каморке всё же не камеру, а железнодорожное купе, какое может послужить приютом лишь несколько суток — беспокойных для пассажира, выучившего, что отстать можно и от всякого поезда. И думал он не о тех же материях, что спутники, а о Марии, и первые из этих мыслей вполне банально и ошибочно относились к тесноте мира, снова сведшей его с этой женщиной; ошибка здесь таилась в том, что как раз в тесном мире, в одном городе, в одной бочке, где сельди набиты так, что и головы не повернуть, именно там и не узнать, кто расположился в соседнем ряду, не повстречать, а разминуться в толкучке с кем-то родным, да и просто знакомым, и только в малолюдном мире, где видно вдаль так хорошо, что никто не проскачет на горизонте незамеченным, только там и возможны самые невероятные встречи.

Будто бы ни с того ни с сего он забеспокоился, что теперь, когда важные нити вдруг так чудесно сошлись в одной точке, случится какая-нибудь подлость — и даже доподлинно знал какая: его направят в другой город, пусть и соседствующий с этим, и он потеряет Марию снова.

— На всякий случай, — нервно сказал он, перебивая какое-то её объяснение, — мало ли что может произойти… Напиши мне свой адрес.

Всё же теперь, какие бы отношения ни установились с Марией, он мог не бояться одиночества, зная, что где-то здесь живёт близкий человек — в этом незначительном городе, вмиг похорошевшем (но ведь и погода разыгралась к случаю, и солнце светило вовсю), особенно после того, как Мария вызвалась немного прогуляться со всей компанией. Прогулка, впрочем, преследовала вполне практические цели: Марии просто пора было вернуться домой, но и её провожатые таким манером приближались к вокзалу.

Путь снова лежал через центр — совсем не лучшую часть города, на повторный взгляд москвича Свешникова походившую именно на окраину. Напротив старинной ратуши расположился откровенный пустырь, за ним — панельная пятиэтажка, какие и в Москве стеснялись строить в старых пределах, а рядом с массивным столетним зданием универмага явно не на месте разлеглась площадь. Глаз повсюду натыкался на неоправданные пустоты или, напротив, на чужеродные включения, и Свешников напрасно искал тут систему, пока не сообразил, что разрушенные в войну старинные кварталы местные власти и не собирались восстанавливать, воспроизводя прежний облик, а, без разбору снося развалины, строили на освободившихся местах что попало, то есть — социалистический светлый город из зыбких коробок, либо не строили ничего. Задумавшись и оттого приотстав, Дмитрий Алексеевич огляделся, постаравшись не замечать этих коробок, и вдруг понял, как выглядело это место в сорок пятом году: россыпь обгорелого кирпича и полдюжины торчащих из неё остовов — романской колокольни, ратуши, универмага, мрачной башни неясного назначения, вокзала и театра.

— Митя! — спохватилась Мария. — Что с тобой?

— Осваиваюсь с городскими видами, — улыбнулся он, всё же не пускаясь вдогонку.

— Ну, это успеешь. Выучишь каждый камешек наизусть, и город (ну что за город — как в старом анекдоте — двести тысяч народу?) надоест хуже горькой редьки. А потом — ничего, привыкнешь.

Надо было идти дальше, но мужчины, решив перекусить, звали в ближайшую пивную (имея в виду захваченные с собою бутерброды); Мария, в свою очередь, приглашала к себе. Последнего Дмитрий Алексеевич не хотел никак с чужими людьми, но и питейных заведений что-то не попадалось по пути.

— Летом откроются несколько, на свежем воздухе, — неуверенно сказала женщина.

— Осталось недолго, — обнадёжил Бецалин. — Только что ж это за Германия — без пива?

— А это не Германия, — ответила Мария. — Это ГДР.

В представлении москвича Свешникова пивные были одним из главных атрибутов немецких городов: без них будто бы никак не могли обойтись бюргеры, которым всякий вечер следовало бы проводить за доброй кружкой, за одним и тем же столом, в одной и той же компании, однако он так и не увидел, где бы это могло происходить. Немногие крохотные ресторанчики явно не годились для мужских сборищ, и на подозрении у Дмитрия Алексеевича осталось лишь заведение, обосновавшееся на центральной улице под скромным именем буфета. Единственное окно там было зашторено, а заглянуть внутрь, чтобы сразу же выйти, ему показалось неудобным; не удалось ему и понаблюдать за посетителями, входящими и выходящими: можно было подумать, что эта дверь не открывалась никогда. Правда, и любые другие наблюдения над местными обывателями дались бы с трудом: городок вечерами вымирал — не только на тротуарах не оставалось ни души, но и, что удивляло больше всего, огни в окнах, казалось, можно было пересчитать по пальцам. Когда однажды Свешников с Раисой вздумали пройтись в центр, то за время полуторачасовой прогулки, начавшейся, когда не пробило и девяти, им встретились только молодая пара, подкатившая на машине к своему дому, да респектабельный господин, которого вывел из дому старый английский бульдог.

О собаке вспомнилось, как видно, неспроста: не прошло и пары минут, как она попалась навстречу — не та, но точно такая же, только без поводка и с другим хозяином, знакомым Марии, — маленьким пожилым человеком в русской ушанке и с длинным шарфом, живописно повязанным поверх пальто. Пёс подбежал к Марии ласкаться.

— Мы приехали в Германию в один день, — сказала она о встреченном человеке.

— Удивительно, как всё получилось, — подтвердил тот, не объяснив, однако, что именно.

— Привет, малыш, — сказал Дмитрий Алексеевич собаке, присев перед ней на корточки и протягивая для знакомства открытую ладонь.

— Это Фред, — сказал хозяин.

— Привет, Фред. Ты не из любителей борьбы под ковром? Впрочем, извини, вижу, что это не про тебя. Сколько ему?

— Двенадцать.

— О, солидный джентльмен.

— Не то слово. Боюсь, что мы с ним даже и не ровесники: если перевести по нынешнему курсу, он давно меня перерос. Век бульдогов недолог. Я со страхом считаю его годы: если один из нас сляжет…