Книга Башмаки на флагах. Том 1. Бригитт - Борис Конофальский

Он вернулся к столу и сел на своё место. На столе уже были сладости: изюм, колотый сахар, сушёные абрикосы, разные, уже чищеные, орехи и сыры. Слуга разливал в стаканы розовое, сильно разбавленное вино.

Монахиня, что была, видимо, тут домоправительницей, спросила:

— Господин желает чего-нибудь?

— Жена моя беременна, пошлите кого-нибудь спросить, что она желает, — ответил Волков, сгребая с подноса орехи и прочие сладости.

— Если ваша жена беременна, — произнесла монахиня, — то, может, к ней послать мать Амелию, она лучшая в городе повитуха?

— Повитуха? — Волков задумался.

— Мать Амелия знает всё о родах и беременностях, знает все лекарства и снадобья, что надобны обременённым, — уверяла монахиня.

— Что ж, зовите её к жене, та рыдает и её мутит. Эта мать Амелия тут или за ней нужно послать?

— Мать Амелия состоит при доме епископа, за ней никуда посылать не нужно.

Волков молча кивнул, а когда монахиня ушла, то он сказал:

— Госпожа Ланге и вы, господа, прошу вас пока о том, что вы узнали, никому не говорить.

— Конечно, кавалер, — сказал Максимилиан.

— Да, кавалер, — сказал Увалень.

— Как вам будет угодно, мой господин, — фамильярно и с некоторым запозданием ответила Бригитт.

По её тону и поведению Волков понял, что красавица недовольна всем происходящим.

Он не успел ещё доесть и допить, как пришёл посыльный от бургомистра и сообщил, что его скоро будут ждать на главной площади. Кавалер обещал быть.

Глава 22

Теперь Фердинанд Фейлинг, увидав Волкова, уже не смущался, как вчера, а смело пошёл к нему, сам протягивая руки:

— Друг мой, как я рад, как я рад видеть вас, уже возьму на себя смелость и заранее назову вас родственником.

— Здравствуйте, друг мой, — Волков ему кланялся.

А глава дома Фейлингов уже брал руки госпожи Эшбахт и целовал их, хотя та и улыбалась ему весьма натужно.

Изабелла Фейлинг тоже улыбалась, низко приседала в книксене и кланялась Элеоноре Августе, чуть не задевая ту своим замысловатым головным убором. Элеонора Августа тоже была радушна, хотя и не так, как госпожа Фейлинг, она всегда помнила, что она дочь графа и родственница герцога, а не какая-то там горожанка. Но всё-таки улыбалась и также называла Изабеллу родственницей.

А Фердинанд Фейлинг просто цвёл, рассказывая:

— Утром, представьте, ещё не рассвело, а мне мажордом и говорит: господин, к вам бургомистр, изволите принять? Я ему: дурак, к чему бургомистру к нам быть в такую рань? Но что делать, говорю: зови. И глазам своим не верю. И вправду пришёл первый консул нашего города господин Виллегунд. Я ему: в чем же причина, друг мой? А он мне: я к вам, господин Фейлинг, по вопросу матримониальному. Представляете! По вопросу матримониальному! Я говорю: объяснитесь же, первый консул! А сам волнуюсь! А бургомистр и отвечает: сын ваш третий Вильгельм достиг брачного возраста, и городу было бы выгодно, если бы он сочетался браком с племянницей господина Эшбахта. Я растерялся от такого, сам не верю в такое счастье, а он продолжает: епископ одобряет сей брак. А я только и могу спросить: а господин Эшбахт согласится на такое? А он мне: епископ его благословил. Вот радость-то какая!

Фердинанд Фейлинг, кажется, был и вправду счастлив, а его жена Изабелла даже смахивала слезу бархатной перчаткой. И Волков, и Элеонора Августа также были веселы, а иные знатные господа, что были рядом, слыша такие разговоры, подходили и начинали поздравлять дом Эшбахтов и дом Фейлингов со столь радостным событием. Весть эта сразу облетела улицу. И так бы всё и продолжалась, но пришёл первый секретарь городского совета и просил господина Эшбахта прибыть к ратуше.

— Там построилась первая рота города, — пока шли, шептал ему сзади на ухо первый секретарь совета, проворный и, видимо, умный муж, — соизволите осмотреть?

— Осмотрю, — милостиво согласился Волков.

— Коли будут замечания, удосужьтесь сказать. Нам ваше слово будет очень интересно.

— Удосужусь, — обещал кавалер.

На площади при его приближении стали бить барабаны и снова, как и вчера, зазвенели на весь город трубы. Перед ратушей в прямоугольник выстроились двести солдат в хорошем доспехе, при пиках и алебардах. Тут же были три десятка всадников и вчерашние аркебузиры.

Капитан из местных кланялся ему и просил пройти вдоль фронта.

Волков пошёл, и жена его шла. Шла важно, высоко подняв голову, как и положено дочери графа и жене знаменитого воина.

Волков сразу понял, с первого взгляда, что солдаты эти его солдатам не чета, а злым горным мужикам — и тем более. Горожане, что полагают себя храбрецами, что ни походов, ни сражений не знали. Младшие сыновья мясников, колбасников да пекарей, что служат по муниципальному набору от коммун да гильдий, чтобы отцы городского налога платили меньше, и только в страже.

Но ругать перед их капитаном он солдат этих не стал, чтобы не обижать начальника, и спросил только:

— Отчего же у вас нет арбалетчиков?

— Есть арбалетчики, есть, — заверял его капитан, идя на полшага сзади него. — Сто двадцать человек будет по спискам. Просто с этой ротой не хотели их собирать.

Волков понимающе кивал:

— А пушки у вас есть?

— Есть, а как же, двенадцать штук, на стенах все. Восемь малых кулеврин, одна кулеврина ординара, две бомбарды и на южной стене картауна без лафета, — подробно говорил капитан. — Порох всегда в избытке, картечи разные, ядра почти все чугунные, только для картауны есть каменные. И то немного.

— Прекрасно, прекрасно, — говорил Волков, но, честно говоря, он не понимал, зачем ему всё это показывают.

— Что-нибудь скажете? — интересовался секретарь городского совета. — Показались ли вам наши солдаты из первой роты?

— Доспех у всех хороший, сами весьма бодры, капитан кажется разумным, — говорил кавалер, а секретарь вроде как всё запоминал. — Но ничего я вам о ваших солдатах верного не скажу, пока не побуду с ними в походе. Не увижу, как строятся и как строй держат, не посмотрю ваших сержантов в деле.

Секретарь кивал понимающе. На том смотр был закончен. И Волкова и его жену попросили в ратушу.

Снова их сажали за центральный стол, что был на две ступеньки выше всех других, на самое почётное место. Снова слуги стали разносить по столам хлеба и сыры, разливать вино в красивые стаканы из разноцветного стекла. Снова зал заполнялся городской знатью. И снова подле него сидела жена, а за ней епископ, приехавший к обеду, слева от него сидел бургомистр,

Но теперь прямо перед ним, у ступеней, стоял отдельный стол, за который никого не сажали, он и скатертью был покрыт не белой, как прочие столы, а хорошим сукном.