Книга Боевой 1918 год - Владислав Конюшевский

Но теперь снова о насущном. Окинув взглядом взводных, я приказал:

– Товарищи. Все насмотрелись? Тогда давайте вернемся назад.

А когда народ опять расселся, спросил:

– Проблема с переобмундированием решилась положительно? Вот и славно. Значит сегодня, после обеда, начнем выдавать новую робу. В связи с этим возникает вопрос ее подгонки. Ну и вопрос с баней вновь становится актуальным. Вряд ли кто-то захочет тащить старых вшей на новую одежду. А если вопрос с баней, то и со стрижкой. Так что решайте, товарищи.

В этот раз даже споров не было. Да и чего тут спорить? Родная форма остается при них. Плюс еще получают новую и необычную. А прически… это вообще – так. Проходящее. Когда были утрясены и все остальные вопросы, народ разбежался объяснять политику партии личному составу. Только Городецкий тормознулся. Извинения просил за свою горячность. Что характерно – мой удар, который его срубил, не упоминался вообще. То есть человек понимал: заслужил – получи. Поэтому я даже кобениться не стал, а просто погрозил кулаком и отправил его заниматься делами.

А сам, с Васильевым, двинул к артиллеристам. По пути штабс-капитан поинтересовался, всегда ли у нас совещания проходят настолько бурно. Я успокоил, что обычно нет, но сегодня было пару острых и принципиальных вопросов. Вот и разгорячились, словно мальчишки во дворе. Александр неопределенно хмыкнул и спросил:

– Вы сами, наверное, из флотских будете?

Я покачал головой:

– Вряд ли. После ранения потерял память, и кем был ранее, мне самому неизвестно. Знающие люди утверждают, что подпольщиком. Но точно не моряком, потому что я даже половину их ругательств не понимаю. Про дыру кашалота понимаю, а вот что такое и где находится бом-брам-стеньга, уже всё – ноль.

Ошарашенный Александр лишь протянул:

– Поня-ятно… Слов нет.

– Что тебя так удивило?

– Как вам сказать? Просто я уже сталкивался с морским людом. Впечатление они произвели… м-м-м… двойственное. Нет, как бойцы вполне организованны и упорны. Но ведь они со стороны вообще авторитетов не признают! Только если из своих. А вы сегодня их так… Когда вы того крепыша уронили, я думал – всё. Сейчас нас убивать будут. Уже за револьвер хвататься собрался…

В удивлении я поднял брови:

– Почему «нас»?

– Ну, как они относятся к офицерам, мне известно. Не зря же меня председатель матросского комитета «золотопогонником» назвал.

Махнув рукой, я ответил:

– Не бери в голову. Вполне нормальные и вменяемые ребята. Тебе просто привыкнуть надо. Вон, Михайловский, тот не простой золотопогонник, а еще и дворянин, но они его только что в зад с разбега не целуют. И орал он, вместе со всеми, очень даже бодро.

Васильев вздохнул:

– Да-а…

– Чего так тяжко?

Артиллерист погладил подбородок и, собравшись с мыслями, ответил:

– Просто я видел, что сегодня происходило. Да еще на митинге присутствовал и знаю, за что вас награждали. И подумал, что если бы в России были такие «подпольщики», то конец старого режима был предопределен…

– Да ему уже лет пятнадцать как ничего не светило! Знаешь, капитан, мне сейчас политпросвещением заниматься вроде как не с руки. Других дел хватает. А вот с комиссаром ты поговори. Он человек умный и подкованный. Позадавай ему непонятные для тебя вопросы. Гарантирую – будет интересно.

Александр кивнул, и какое-то время дальше шли молча, пока он не вспомнил:

– А почему вы спрашивали, на каком музыкальном инструменте я или мои солдаты играть умеют?

– Не солдаты, а бойцы. Это ты запомни, чтобы не путаться. Солдаты, они с той стороны. Нашим людям не нравится, когда их так называют. Так что уважь пока эту причуду. Ну а спрашивал насчет игры, потому что через три дня у нас будет прощальный митинг для первой партии отбывающих на войну с немцами. То есть и для нас в том числе. До площади пойдем нормальными взводными коробками. С нормальным равнением. И каждый из взводов, по очереди, будет петь свою песню.

Васильев аж остановился:

– Торжественным маршем?! Вы это серьезно? Господи! Да я этого год уже не видел! А матросы как отнеслись к тому, что им «ножку тянуть» придется?

Я ухмыльнулся:

– Сугубо положительно. Это ведь смотря как преподнести. А возможность блеснуть выправкой и утереть нос здешней сухопутной пехтуре была воспринята на «ура». Сегодня еще и тренироваться будут – навыки вспоминая. Им ведь было сказано, что если передо мной, на предварительной подготовке, хреново промаршируют, то в городе – даже позориться не будем. Пойдем так же, как все.

Взводный от подобного известия несколько заколдобился, но быстро взял себя в руки. Сразу видно военную косточку. Он одновременно и обрадовался, и встревожился. Обрадовался от того, что хоть что-то будет «по-старому», а встревожился из-за недостатка времени. Капитан сразу стал суетиться и причитать – дескать, он не успеет подготовиться, дабы не ударить в грязь лицом. Им ведь еще со станции перебазироваться в казармы, поэтому могут не успеть принять участия в тренировках. Успокоив его, что даже если на фоне матросни они как-то слажают, то ничего страшного – все остальные вообще пойдут слабо организованной толпой. После чего вручил взводному бумажку с текстом песни. Тот почитал, удивленно хмыкнул и вынес вердикт:

– Знаете, неплохо. Очень неплохо! И припев такой – весомый! – он процитировал: – «Артиллеристы, точный дан приказ! Артиллеристы, зовет Россия нас!» Только мелодия непонятна…

Я поднял палец:

– Вот! Поэтому и спрашивал насчет умения играть. С мелодией оно доходчивей будет. Я музыканту и взводному запевале в сторонке покажу, как все должно выглядеть. Не голосить же командиру перед всеми? Ну а дальше уже сами вокалировать станете…

* * *

После того как меня представили артиллеристам, я вернулся обратно и, прихватив людей, отправился на рынок. Нет, паек нам выдавали. Кстати, довольно неплохой паек. Но хотелось вкусняшек.

Цены на рынке не особо радовали. Я там разговорился с одним прилично одетым гражданином, который продавал старое пальто, он и просветил о прогрессии. Измерял ростовчанин все в фунтах, но я уже как-то привык к подобному. Так, фунт говядины быть восемьдесят копеек, а стал рубль восемьдесят. Сало выросло с полутора рублей до семи рублей. Хлеб с одиннадцати копеек вырос в десять раз. А сахар с двадцати копеек – почти в пятьдесят раз! Повторяю – цены не за килограмм, а за фунт! То есть за четыреста граммов. При этом средний заработок был шестьдесят-семьдесят рублей. Блин, прямо как у нас в «святые девяностые»! Вроде и товары есть, да денег на них нет. И инфляция такая, что рост зарплат даже близко не успевает за ней. Поэтому с каждым днем жизнь становится все хуже и хуже. А через два года все это отутюжит неурожаем, и страна получит реальный голод.