Книга Исчезновение Залмана - Максим Д. Шраер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кузнечиком Гомункулус вскочил в седло и помчался прочь. Его малиновый плащ развевался на ветру.
– Он такой нелепый, – Эстер подняла левую бровь.
– А мне показалось, что он душка, – сказал Дэнни.
– У него на уме только Шломо Сливка.
– Ну не знаю, ведет он себя очень мило.
– Да уж, мило, как старая кобыла, – буркнула Эстер.
– Но ты ведь с ним встречалась, да? – спросил Дэнни и тут же пожалел, что спросил.
– Кто тебе сказал?
– Так, слышал от общих знакомых по университету.
– Я думала, ты завязал с общими знакомыми по университету.
– Вот видишь, значит, не завязал, – Дэнни улыбнулся и отвел взгляд. – Ладно тебе, Эстер, тут нечего стыдиться, – добавил Дэнни. – Он блестящий ученый.
– Но он – не ты.
Они молча брели по главной аллее, потом свернули и углубились в ботанический сад.
– Этот черный дуб, к которому я тебя веду, он такой могучий, что раньше мне даже казалось, что вместо дриады в дупле живет мужская душа. – Дэнни попытался соорудить мифологическую шутку.
– Ты что же, считаешь, что более мощные деревья – мужского пола? – Впервые со времени его приезда в голосе Эстер прозвучало открытое противостояние.
– Я не хочу спорить о политике тела. Вот с этим я точно завязал. Я просто хочу показать тебе красивое дерево.
Дэнни смотрел по сторонам, но нигде на находил своего дуба.
– Ну и где же наш знаменитый могучий дуб? Где же он, Данчик-одуванчик?.. – пропела-проговорила Эстер.
– Какая-то фигня. Я, наверное, забыл место. Давно не был.
Они прошли еще метров сто и наткнулись на огромный пень. Вокруг него лежали горы свежих янтарных опилок.
– Спилили, вот сволочи! – закричал Дэнни. – Этот черный дуб был старейшим деревом во всем ботаническом саду! Ничего не понимаю.
Эстер присела на корточки перед пнем и попробовала сосчитать годовые кольца на срезе. Но ей это быстро наскучило.
– Ну что, двинулись? – спросила она повеселевшим голосом.
– Да, – тихо произнес Дэнни.
Они дошли до Мэйн-стрит, где была припаркована его серебристая «ауди».
– Тебя подбросить домой? – спросил Дэнни.
– Нет, я схожу в библиотеку на пару часиков. Пока.
Эстер торопливо обняла Дэнни и втиснула слова «поезжай осторожно» прямо в его ушную раковину.
Он стоял и смотрел, как Эстер перешла через дорогу и направилась в сторону главных ворот кампуса. Модный кожаный ранец, словно белка, скакал у нее по спине.
Дэнни выкурил сигарету, потом сел в машину, достал яблоко из своего саквояжа, метнул саквояж на заднее сиденье и нажал на газ. Он с облегчением покидал этот безобидный университетский городок, куда все родители мечтали отправить своих детей на четыре года. А то и на всю жизнь. Он сюда теперь долго не вернется. «Другие теперь будут изучать любвеобильные сонеты Шломо Сливки в библиотеке редких книг и рукописей, – думал Дэнни. – Другие будут бродить по ботаническому саду под сводами старинных дубов и сикоморов. И другие будут любить Эстер».
Тушки енотов, принесенных в жертву воскресному трафику, устилали обочину хайвея. Дэнни приоткрыл стекло, и мокрый прохладный воздух донес до губ и ноздрей запах дремлющей земли. Он опустил руку в боковой карман куртки, чтобы достать носовой платок, и нащупал конверт рядом с упаковкой мятных конфет. Дэнни выудил конверт и наискосок прочитал слова «Данчик-одуванчик», убегающие от него, словно обратное течение времени.
Выцарапав семью из лапищ бурана, прилетев в Пунта-Кану последним рейсом перед закрытием бостонского аэропорта на целые сутки, Джейк Глаз, горбоносый сорокасемилетний американец, желал только покоя и праздности. Но Джейк Глаз как не умел бездельничать в бытность свою Яшей Глазманом в Москве, так и не научился этому искусству за тридцать с лишним лет жизни в Америке.
Ему всегда было необходимо какое-нибудь параллельное занятие – наблюдение, сбор данных, мнемонические упражнения. И вот в первые два дня после прибытия в «инклюзивный» отель Джейк затеял игру в перерывах между купанием, обильными трапезами, болтовней о всякой накопившейся всячине (с женой), возведением замков на песке (с дочками) и перебрасыванием овального мяча (с сыном у кромки воды). Играл он сам с собой, как некогда Крокодил Гена в шахматы. Суть игры заключалась в угадывании россиян среди сотен отдыхающих – пляжниц и пляжников, фланеров и фланерш под сенью кокосовых пальм, обжор в ресторанах, выпивох за стойкой бара… И вот, странная штука, Джейк все время сам у себя выигрывал. Или сам себе проигрывал, в зависимости от точки зрения. Он безошибочно угадывал россиян в неулыбчивых людях с набыченными, озабоченными лицами. «Неужели я такой хороший физиономист? – думал Джейк. – Или такой знаток их привычек и повадок? Даже после стольких лет жизни без России?»
Видно, права была бывшая киевлянка Рая, хозяйка химчистки, куда Джейк вот уже лет пятнадцать носил вещи в чистку и в починку. Еще осенью, когда разговор зашел о предстоящем отдыхе, Рая его предупредила, что в Пунта-Кане теперь сплошные «русские». Под «русскими» она подразумевала туристов из России, а не иммигрантов. Тех, кто когда-то отчалил из бывшего СССР на волне еврейской эмиграции, Джейк почти всегда распознавал с первого взгляда, но они его не интересовали. Впрочем, в этом отеле русских американцев и канадцев почти не было. Перспектива общения на доминиканском курорте с такими же, как он сам, евреями из бывшей советской империи, ставшими за двадцать-тридцать лет почти американцами или почти канадцами, почему-то не прельщала Джейка. А вот с приезжими из России поболтать было любопытно, тем более что в России Джейк бывал нечасто.
Несколько раз Джейк заговаривал с опознанными россиянами, но неудачно. В первый день, в ресторане во время ланча, он спросил у коренастого бритоголового мужика в узких плавках, какие в Америке носят пловцы-спортсмены и геи:
– А вы тут давно?
– Неделю уже, – ответил россиянин, зачерпнув наваристого супа.
– А когда обратно? – поинтересовался Джейк.
– Через неделю. А что?
– Везучие вы, – сказал Джейк без всякой издевки. И с ходу получил в ответ:
– Это ж не у вас в Америке.
Потом был компьютерщик лет шестидесяти с седым бобриком, который спросил у Джейка с прокурорской суровостью:
– А у вас дети по-русски говорят?
И так было несколько раз за первые два дня отдыха. Даже исключения самым банальным образом подтверждали правило. Сердобольная женщина лет пятидесяти пяти, врач-гинеколог из Боткинской больницы, сказала Джейку, кивнув головой в сторону его жены, плескавшейся с дочками в бассейне:
