Книга Ленин в поезде - Кэтрин Мерридейл

Компромисс не помог улучшить репутацию политиков, подписавших документ. Церетели и его друзья сделали всё, что было в их силах, – как марксисты они видели в революции смысл своего существования, – однако Исполком показал свое истинное лицо: это была группа политиков с очень сомнительной легитимностью и весьма недостаточным (в лучшем случае) знанием реальной жизни. Как вспоминал один из участников событий,

резко изменился характер комитета с появлением Церетели. Он спокойно, уверенно и смело вел комитет, который сразу из сборища случайных людей превратился в учреждение, в орган. Но поразительно, как раз в момент, когда комитет организовался , он выпустил из рук руководство массой, которая ушла в сторону от него24.

27 марта / 9 апреля, то есть в тот день, когда поезд Ленина отходил от цюрихского вокзала, направляясь в сторону Германии, в России было опубликовано одобренное Петросоветом Заявление Временного правительства, разъясняющее позицию руководства страны по вопросу участия России в войне. Внимательные читатели сразу поняли, что обещанный революцией мир, заветное упование множества людей, откладывается на неопределенный срок.

Мой дорогой Нокс, не беспокойтесь, – писал на следующий день британскому генералу благодушный Родзянко. – Россия – большая страна, она может одновременно справиться и с революцией, и с войной25.

Когда Бьюкенен попросил Львова разъяснить ему формулу “мир без аннексий”, столь дорогую сердцу Петросовета, князь тоже выразил оптимизм:

Если война пойдет в благоприятном для нас направлении, те, кто сегодня называют аннексией оккупацию Константинополя и Галиции, будут считать эту оккупацию актом освобождения от вражеского ига26.

Именно комментарии такого рода имел в виду Ленин, когда писал:

Обращаться к этому правительству с предложением заключить демократический мир – все равно что обращаться к содержателям публичных домов с проповедью добродетели27.

Солдаты были тем неприятным обстоятельством, которое сейчас никто не хотел обсуждать. Что бы ни говорил князь Львов, внешнеполитические планы России полностью зависели от армии, но никто не знал точно, что творится в голове у солдат. Части столичного гарнизона не слишком подходили в качестве лакмусовой бумажки, тем не менее большинству граждан ничего не оставалось, как судить по этим частям. В телеграмме от 28 марта / 10 апреля Бьюкенен сообщал в Лондон, что петроградский гарнизон выпустил заявление, составленное совместно офицерами и солдатами; в нем говорится о необходимости продолжать войну, пока вновь обретенная свобода не утвердится:

В заявлении утверждается, что война должна вестись до победного конца, так как в глазах армии мир, даже если благодаря ему Россия будет восстановлена в прежних границах, без договоренности с союзниками был бы постыдным. В резолюции от Комитета требуют, чтобы со всеми конфликтами между рабочими и техническим персоналом на петроградских фабриках было покончено, потому что такие конфликты приносят трудно прогнозируемый вред армии Наконец, чтобы повысить производство оружия, восьмичасовой рабочий день должен быть отменен, работа должна вестись безостановочно, под жестоким давлением. Следует помнить, что армия тоже служит день и ночь28.

В целом новости казались утешительными. Однако любой человек, побывавший во фронтовой полосе, был бы обеспокоен мрачным настроением в солдатских рядах. Первых инспекторов отправило на фронт Временное правительство. В марте двоим бывшим депутатам Думы, Николаю Янушкевичу и Федору Филоненко, было поручено посетить Северный фронт. Выводы их были в целом положительными:

Настроение недурное, только некоторые старые солдаты просили, нельзя ли похлопотать, чтобы отпустили домой. В общем настроение боевое. Это произвело на нас хорошее впечатление. Общие выводы такие: настроение не пессимистическое, дисциплина держится, но солдаты чего-то ждут (Янушкевич)29.

В других местах инспекторы с тем же удовлетворением наблюдали солдат, выстроенных в парадных порядках и всем своим видом демонстрирующих, что дела идут прекрасно. Однако что на самом деле таилось за официальными улыбками и полковыми молебнами, оставалось загадкой. Главнокомандующий генерал Алексеев, знавший об армии гораздо больше, чем любой политик, жаловался Гучкову на невыносимые условия фронтового быта, на недостаток боеприпасов и нехватку пищи. Никто не мог скрыть того факта, что дисциплина в лучшем случае хромала30, да и сообщения о всеобщем оптимизме на фронте казались сомнительными. В телеграмме от 1 / 14 апреля британский генерал-квартирмейстер сэр Уильям Робертсон просил Нокса и Хэнбери-Уильямса представить сведения о боеготовности России:

Пришлите основательное мнение, выкиньте из головы чепуху вроде “решимость к победе” или “борьба за свободу” и подобное, имейте в виду, что армия без дисциплины и пристойной эффективности управления есть просто-напросто безначальный сброд31.

Информация, которую сэр Уильям получил в ответ, по крайней мере от Нокса, были неоднозначной. Атташе было не до петроградского гарнизона: его приводили в ярость бюрократы в руководстве армии.

Главное для них – как можно меньше работать, – рапортовал Нокс в Лондон 18 / 31 марта. – Присутствие Главного штаба закрывается в 17 часов, а Управление артиллерии еще того раньше, в 16 часов. Эти люди как мальчишки. Один из них сказал мне в Думе: “Мы уже триста лет рабы. Дайте же нам пару недель отдохнуть!”32

2 / 15 апреля Нокс писал:

Солдаты в Петрограде, прогнав три четверти своих офицеров, не делают, разумеется, ничего и не соблюдают никакой дисциплины. Правительство, насколько вижу, оставило всякую надежду охранить несчастную армию от политических агитаторов33.

Нокс несколько приободрился (хотя и не слишком), когда поехал с инспекцией на линию фронта. Конец марта застал британского атташе в расположении гвардейских частей под Петроградом, а в апреле он уже был на передовой Северного фронта. Выводы его были пристрастными, поскольку его главной задачей было продвижение британских интересов, но он говорил (плохо) по-русски и мог кое-как выслушать жалобы солдат. Когда он выступал с публичными лекциями в русских окопах (“В запасе у него была одна-единственная речь, – вспоминает британский ученый и журналист Бернард Пэрс, – которую я вскоре знал наизусть”)34 и показывал карты и фотографии Западного фронта, то часто сталкивался с явным недоверием к англичанам. Он полагал, что справится с этим – достаточно хорошего мужского разговора по душам. Более серьезной проблемой были солдатские истории об офицерах, которых они кого прогнали, кого убили. “Что бы сделали в Англии, – спрашивали солдаты, – если бы офицер перед строем назвал своих солдат скотами и свиными рылами?”35

Было неясно, способен ли хоть кто-то из этих солдат выдержать длительную кампанию. Демонстрации в поддержку войны в Петрограде, возможно, были организованы и оплачены правой прессой, но солдаты на линии фронта были полны скепсиса: