Книга Утерянная Книга В. - Анна Соломон

Думаете, что она – Эсфирь?

Хотите, чтобы она была Эсфирь.

Увы, царица с ребенком (а вскоре – с детьми) не может покинуть стены дворца. Другая судьба возможна только в сказке: вернуться героями, спасти народ, убить злодея и так далее. Случайная удача, отмщение, поворот событий, счастливый конец. И такая история будет, но не эта.

Она – Вашти.

В тридцати шагах от поселения Бараз останавливается, снимает сандалии, потом склоняется и разувает царицу. Надевает ремешки сандалий на толстые указательные пальцы и, пригнувшись, скользит в сторону шатров абсолютно бесшумно. Закрой Вашти глаза, никогда не догадалась бы, что он здесь. Она закрывает глаза. И снова переполняют ощущения от простора вокруг – неба, ветра, который щекочет кожу. Когда тебя держат взаперти, без свежего воздуха, когда долго не видишь дня и ночи, невозможно предугадать, что, наконец выйдя на свободу, испытаешь ужас, граничащий с болью. Вашти не слышит Бараза и пугается. Но он здесь, оглядывается. И она продолжает следовать за ним, пытаясь повторить его движения, напоминающие краба. Сделай это, говорит она себе. Только это. А завтра… или уже сегодня, позже, будет время на…

Вашти опять отвлекается. Новое ощущение. Никто другой, например Эсфирь, не обратил бы на него внимания. Всего лишь песок под ногами и вокруг. Однако Вашти ни разу за двадцать восемь лет жизни (как легко забыть, что она молода, прежняя царица) не ходила босиком, и вместе с волнением к ней возвращаются воспоминания об омовениях в юности. Как хлестали и царапали эвкалиптовые ветви. Когда старая банщица заканчивала свою работу, Вашти была вся розовая, а кожу покалывало и щипало, но всегда хотелось еще. Вавилонские бани – своего рода уроки чувственности. Ахашверош положил им конец, как и всем традициям, которые, по его мнению, мог легко заменить своими. Поначалу Вашти очень разозлилась. Как смеет он, бывший слуга, диктовать правила? Но позже простила, когда стала испытывать к нему необъяснимую нежность. Он не настоящий царь, как ее отец и дед, чьи лица всегда оставались невозмутимыми. Он был маленького роста, легко поддавался внушению и боготворил ее до такой степени, что нередко, раздеваясь, она видела, как с его губ капает слюна. Власть была у нее, и он знал это, так что она давала ему свободу в выборе игрушек, хотя никогда не переставала скучать по омовениям. Кожа помнит упругость ветвей даже теперь, когда Вашти скользит по песку следом за Баразом.

Просто скользи, говорит себе Вашти. Сосредоточься. Почти три года она провела под землей, в заточении. Казалось бы, за это время можно истощить весь запас мыслей, вернувшись в каждый миг в прошлом по сто миллионов раз. Однако стоит учесть и безумие. Сначала, попав в подземелье, она действительно только и делала, что думала обо всем. Мысли крутились бешеным колесом сожаления и злости, Вашти билась о стены и царапала их: «Надо было сделать, как он хотел; надо было плюнуть ему в лицо; надо было убить себя; надо было подговорить стражу против него; надо было сделать, как он хотел…»

Круговерть мыслей окончательно свела бы ее с ума, если бы Вашти их не остановила. Перекрыла их поток. Оцепенела. А сейчас Вашти следит за Баразом, и к ней возвращается жизнь. Возрождение не поддается контролю, ум словно пытается наверстать время, проведенное в забытьи, – мысли мечутся со скоростью падающих звезд. Она пытается имитировать походку Бараза и вспоминает, как отец критиковал плоские своды ее стоп, считал их неподходящими к узким пяткам и длинным пальцам. Стопы крестьянки, выдававшие в ней что-то приземленное. Тембр же отцовского голоса вызывает воспоминания о его смерти – прямо на троне, во время речи, когда с потолка упал плохо закрепленный канделябр и раскроил ему череп. Сколько чувств тогда охватило пятнадцатилетнюю Вашти: ужас, благоговение и очень сильное любопытство при виде разбитой головы отца… Но тут же главный придворный советник сгреб ее в охапку и толкнул прямо в руки Ахашвероша, стоявшего, как всегда, наготове. Отец казнил бы советника, узнав, к чему привел тот жест. Однако Ахашверош хотя бы поддавался обучению или, по крайней мере, внушению.

Идя за Баразом, Вашти вспоминает, что не противилась. Вспоминает и то, как в их первую поездку по весне из Суз в Персеполь Ахашверош демонстративно отвернулся, когда они проезжали мимо поселений Саки, хотя его собственные предки были кочевниками. Видя перед собой широченную, будто звериную, спину Бараза, так непохожую на тщедушную спину Ахашвероша, Вашти вспоминает и еще одну причину, по которой она не согласилась сделать то, о чем просил царь. Не потому, что выпила недостаточно вина (выпито было немало). А потому, что она – царица, и оставалась ей всегда, а он – слуга в царских одеждах, и оставался им всегда. И когда он велел явиться перед ним и гостями в одной короне, Вашти знала: позже он сам об этом пожалеет. И все же таково было его желание. Она ненадолго задумалась, пытаясь решить, что важнее – его сиюминутная прихоть или то, чего он захочет потом. Но сразу поняла (или вспомнила), что выбора нет. Она не сможет выполнить его приказ. Вашти с детства воспитывали царицей (это же воспитание теперь не позволяет ей идти, скрючившись как Бараз), прутьями и палками, растили, как вьюнок на стене, учили ходить прямой, как струна, и ни перед кем не обнажаться. Только для омовения и для мужа, и она все делала правильно и обнажалась перед ним, смирилась, что отец не одобрил бы их союз, позволяла Ахашверошу ублажать себя и ублажала его; он знал, что было ему дано, и даже когда она не смогла родить ребенка, он остался с ней и не признал наследниками детей от других жен, несмотря на скандал при дворе. Ахашверош отказался верить, что у них никогда не будет детей, что тело Вашти, взлелеянное, украшенное и коронованное, подвело. И хотя Вашти уверена, что детей у нее быть не может, она была благодарна ему за веру в невозможное. В каком-то смысле их союз был удачным. До той самой ночи.

Бараз останавливается и что-то ей показывает. Вашти ищет глазами шатер с украшенным входом. Одергивает себя: хватит думать о той ночи, пора подумать о сегодняшней; ты мертва для всех и можешь на самом деле умереть. Однако предостережение только напоминает другой выбор, который у нее был: притвориться мертвой или убежать? Но и тут сразу стало ясно, что выбора нет – царице некуда бежать. Столько вина выпито, и этот безумный приказ, и веселье вокруг, и ожерелье, еще тяжелее короны на ее голове. Она начала падать и уже не смогла подняться. А теперь…

Вот же он! Шатер, в точности как сказала Эсфирь, ткань на входе такая яркая, будто разбрасывает искры, и кажется, что перед ней отступает тьма. Вашти смотрит наверх, в небо и на струящийся свет, и думает: «А ведь я сейчас делаю и то и другое: притворяюсь мертвой и бегу» – и смеется. Баразу приходится зажать ей рот. Они ждут, пока не растворятся последние отзвуки, и лишь тогда приоткрывают полог шатра.

Манхэттен. Из Эдема в историю

После церемонии прощания на Лили обрушивается пустота. Она наступает без слов, в одних ощущениях: физическое присутствие пустоты в пространстве. Лили просыпается, а пустота уже ждет, темным мхом заполняет каждую клеточку тела, таится в душе с какой-то даже деликатностью, пока Лили разбирается с делами: обедами, обувью, объятиями, гостями. Но стоит Лили остановиться и замереть, чтобы выпить чая или сходить в туалет, как пустота распускается внутри, словно ядовитый цветок, с изяществом поглощая все вокруг.