Книга Видит Бог - Джозеф Хеллер

На свадьбе моей он не танцевал. И Мелхола тоже. А я никак остановиться не мог. Ох и повеселился же я! Подстрекаемый ее братьями и куда более компанейскими, чем она, кузинами, тетками и дядьями, я плясал что было мочи, вскидывая колени и пятки все выше и выше, пока туника моя не обвилась вкруг поясницы и я не сообразил, что мои подскакивающие гениталии выставлены на всеобщее обозрение и всякий, кроме слепцов и мертвецов, волен вдосталь налюбоваться на них. Аплодисменты я заработал громовые. Мы пили, как ефремляне, и потели, как свиньи. Ионафан с братьями вливали в меня один кубок вина за другим. Время от времени я замечал, что Мелхола с Саулом никакого веселья не испытывают. Храня на лицах застывшее неодобрительное выражение, они упорно держались в тени, в сторонке от празднества, и я, помнится, подумал, что вид у этой парочки далеко не счастливый, такой, будто отец наелся кислого винограда, а у дочери на зубах оскомина. Когда я, счастливо кружась в танце, проплыл мимо нее и поймал ее уставленный на меня напряженный, неодобрительный взгляд, зябкое предчувствие охватило меня — предчувствие того, что я никогда не сумею удоволить ее на сколько-нибудь долгое время. И в голове моей мелькнула мысль, что, возможно, Иоав был прав и мне лучше было б жениться не на ней, а на Ионафане. И все же я так лихо веселился на моей свадьбе, что мне пришлось шесть раз — шесть! — покидать хоровод и, спотыкаясь, выбираться через парадный вход Саулова дома в Гиве, чтобы оросить его фасад. Впоследствии мне сообщили, что шесть раз — это рекорд для такого молодого человека.

Свадебный пир завершился, певцы с музыкантами удалились, буйных кутил потащили вдоль улиц по домам — с факелами, каждого в отдельном сиреневом шерстяном одеяле, — хриплые голоса заревели похабные песенки о супружеском соитии, каждый свою. Я, уже мало что соображая, голосом, столь же пьяным, как остальные, добавил к ним собственную. И тут мне пришло в голову, что от Мелхолы я за весь вечер не услышал не то что ни слова, а ни единого писка. Саул передал мне ее в качестве жены. Я усадил ее рядом с собой, раскланялся с ее родственниками, приветственными кликами поздравлявшими нас. Из моей родни на свадьбу никто приглашен не был. Удобно развалясь на спине, я мало что видел из-за укрывшего меня до самых глаз одеяла, с которым мне лень было бороться.

— Мелхола? — на пробу спросил я. — Ты здесь?

— Называй меня царевной, — услышал я в ответ.

При этих словах несшие нас молодые люди разразились радостным улюлюканьем, придавшим мне такую смелость, что я после минутного смущения загоготал вместе с ними. У входа в жилище, отведенное нам Саулом, они поставили меня на ноги, а Мелхолу подняли и уложили мне на руки. Я перенес ее через порог и захлопнул за собою дверь. Едва я опустил Мелхолу на пол и увидел ее обращенный ко мне строгий взгляд, я понял, что вляпался в новую неприятность. Глаза ее, и так-то уж маленькие от природы, сузились до размеров мерцающих булавочных головок. И при первых же словах Мелхолы все надежды на то, что я сделал неверные выводы насчет ее настроения, рассыпались в прах.

— Ступай прими ванну, — приказала она, сжимая губы в тонкую бескровную линию. — Помой подмышки. Когда высушишь волосы, причеши их, и на затылке тоже. Прополощи зубы. И опрыскай лицо одеколоном.

Когда я, скрупулезно исполнив ее наставления, вернулся к ней чище чистого, благодушия в ней не прибавилось. Скрестив на груди руки, Мелхола стояла передо мной непреклонная, как каменная стена, и молчала. Я же повел себя с кротостию Моисея, который временами бывал, как вы знаете, кротчайшим из всех людей на земле, а когда почувствовал, что не в силах больше сносить ее молчания, позволил себе лишь униженно поскулить.

— Что-нибудь не так? — выдавил я из себя.

— Что может быть не так? — Она пожала плечами, не сводя с меня холодного взгляда.

— Ты как-то не очень со мной разговорчива.

— А о чем с тобой говорить? — Взгляд мученицы, сопроводивший эти слова, несколько подпортило застывшее на ее лице выражение бесстрастного безразличия.

— Ты, похоже, сердишься на меня.

— Сержусь? — Она произнесла это слово с сарказмом и завела глаза в насмешливом удивлении. — Почему я должна сердиться? С какой стати мне сердиться? Разве мне есть на что сердиться?

Я почувствовал, что почва под моими ногами колеблется.

— Ты ничего мне не хочешь сказать?

— Не вижу темы для разговора.

— Ну Мелхола! — взмолился я.

— Царевна, — напомнила она.

— Мне что же, так и называть тебя постоянно царевной?

— Только если хочешь, чтобы тебе отвечали с учтивостью.

— Может, я что-то не так сделал, — уже почти извиняясь, спросил я, — так скажи мне.

— О чем тут говорить? — ответила она и снова с преувеличенным равнодушием пожала плечами. И после грозного молчания, продлившегося десять секунд, которые она, по-моему, отсчитывала про себя, Мелхола наконец соизволила высказаться более пространно: — О том, что ты опозорил меня и покрыл бесчестьем перед отцом и братьями? Да еще в мою брачную ночь? Именно это ты сделал, Давид, именно так ты со мной поступил, ты пил, плясал и горланил песни, ты веселился, как заурядный пьяный хам. Ты вел себя вульгарно, Давид, совершенно вульгарно.

Я попытался ее урезонить:

— Мелхола, но как раз братья твои и просили меня петь, пить и плясать. Да они и сами тем же занимались.

— Мои братья, — уведомила она меня, — царские сыновья, они могут заниматься чем хотят и никогда при этом не произведут вульгарного впечатления. Даже предположить, что они могут показаться вульгарными, — это уж возмутительная вульгарность с твоей стороны. Что же, я, похоже, получила лишь то, что заслуживаю. — Голос ее упал на целую октаву, она заморгала, видимо стряхивая слезы. — Нечего было выходить за простолюдина.

Я продолжил попытки урезонить ее, взяв самый примирительный тон:

— Мелхола, дорогая…

— Царевна Мелхола, — оборвала она меня.

— Всякий, за кого бы ты вышла, оказался бы простолюдином. Саул — первый наш царь, у нас пока нет аристократии. Слова твои несправедливы.

— А где это сказано, что я обязана быть справедливой? — возразила она. — Покажи мне, где написано, что я обязана быть справедливой? И как смеешь ты, ничтожество из Иудеи, говорить мне, царевне, что я несправедлива. Ты, знаешь ли, не в канаве меня подобрал, это я вытащила тебя из канавы, понял?

— Мелхола, — твердо поправил я ее, — когда ты увидела меня в этой канаве, я как раз возглавлял парад. Я был героем, и все приветствовали меня. Это случилось сразу после того, как я убил Голиафа.

— Кого? — переспросила она.

— Голиафа, великана, филистимского силача, которого устрашились все, даже отец твой. Ты нарумянила лицо свое и села у окна, чтобы увидеть меня, разве не так? Разумеется, я был в это время в канаве. А ты ожидала, что мы пройдем парадом по тротуару?

— У нас в Гиве нет тротуаров.