Книга Хиллсайдский душитель. История Кеннета Бьянки - Тед Шварц

– Нет, мы просто разошлись. Я просто… Однажды его не стало, вот и все. Он иногда возвращается, но это уже не то. Мы с ним так дружили…

– Он изменился, и поэтому теперь с ним трудно дружить?

– С ним уже не так весело. Он плохой. Все плохие, и мой лучший друг тоже. Не знаю, почему.

– Тебе тринадцать лет. Ему тоже тринадцать, или он старше либо моложе тебя?

– Тринадцать.

– Он… э… уже интересуется девочками?

– О да.

– В каком смысле?

– Они ему нравятся.

– Так же, как тебе, меньше или больше?

– Мне они нравятся, потому что они девочки. Он мне рассказывает, что ему нравится их обижать.

– Зачем?

– Не знаю. Он ловит кайф. Думает, что это круто. Тут я его совсем не понимаю.

– А как он их обижает?

– Бьет. Он мне рассказывал, как однажды толкнул девчонку, и она упала прямо на тротуар.

Тем, кто незнаком с гипнозом, возрастная регрессия зачастую кажется мифом. А в действительности это лишь способ сфокусировать сознание на узком участке памяти – в данном случае одном годе из жизни человека. Субъект, вспоминающий события своей жизни, нередко говорит так же, как говорил в том возрасте, что показывает, насколько глубоким может быть повторное проживание пережитого. Между тем неоднократные исследования специалистов в этой области доказали, что воспоминания, изложенные подобным способом, истинны. Чувства, испытанные в том возрасте, тоже соответствуют действительности: субъект часто стремится признаться в вызывающих смущение мыслях, которые во взрослом сознании подавляются.

Доктор Эллисон решил перейти к смерти отца Кена. Подросток переживал горе типичным для себя образом: он чувствовал себя покинутым. Первые его слова были:

– Зачем он меня бросил?

– Как он тебя бросил? – уточнил Эллисон.

– Зачем он меня бросил? – продолжал настаивать Кен.

– Сначала объясни, как он тебя бросил.

– Он умер.

– Расскажи, что произошло.

– Он просто ушел на работу и умер.

– Что происходило в то время между тобой и твоим другом?

– Я совсем не виделся со Стиви. Не знаю, куда он делся. Иногда мне казалось, что он вернется, но его не было.

– А когда отец умер, ты видел Стиви?

– Нет.

– Нет?

– Я больше никогда не видел Стиви.

– Как ты думаешь, почему твой отец умер?

– Богу он был нужнее, чем нам. Бог ничего не понимает. Папа был мне действительно нужен.

– Ладно, у Бога, наверное, есть свои причины, но мы их не знаем, правда? Ты стал ужасно одинок, верно? Вы остались вдвоем с мамой?

Рыбалка, на которую ездили Кен с отцом, стала наивысшей точкой их отношений. Мужчина и мальчик остались вместе, наедине и впервые по-настоящему говорили друг с другом. Даже забытые новые ботинки Кена не омрачили им удовольствия. Ведь через несколько дней можно было вернуться и забрать их.

Когда отец снова пошел на работу, теплота недавно испытанной родственной близости по-прежнему согревала Кена. Дома в Рочестере они мало общались из-за занятости отца, но Кен уже предвкушал новые совместные поездки. Это лишь усилило потрясение подростка, когда он узнал, что отец скончался на работе от сердечного приступа, и надежда на продолжение отношений рухнула в одночасье.

Беседа продолжалась; Кен сокрушался, что Стиви тоже его бросил. Затем он рассказал о своих чувствах к матери:

– Она хочет, чтобы я сидел дома. А я не папа. Я постоянно твержу ей, что я не папа. Я всего лишь мальчик.

– То есть она пытается добиться от тебя того же, чего требовала от твоего отца? Она перестала тебя бить и указывать, что тебе делать?

– Нет, по-прежнему бьет. И указывает, что делать. Без ее разрешения мне даже на улицу не выйти.

– Появился ли у тебя еще один друг вроде Стиви? – задал вопрос Эллисон. Если у Кена действительно расщепление личности, как подозревал психиатр, то, возможно, в результате потрясения образовалась новая личность, призванная облегчить стресс от потери отца.

Эллисон решил переключить сознание пациента на настоящее время и попросить разрешения поговорить со Стивом. Однако сначала ему хотелось успокоить тринадцатилетнего Кена, который переживал горе утраты, как любой другой ребенок.

– Твоего папы больше нет, – сказал доктор Эллисон, – но он очень тебя любил. И сейчас любит. Я уверен, Господь позволяет папе присматривать за тобой и помогать тебе всеми возможными способами. Он только начал становиться для тебя настоящим отцом и, несомненно, скучает по тебе не меньше, чем ты по нему. Возможно, ты сумеешь его услышать. Думаю, он явится тебе, чтобы немного поболтать. Может, он поделится с тобой толикой мудрости и здравомыслия, толикой своего умения справляться с трудностями, кто знает. Ведь я уверен, что он тоже по тебе скучает.

Перемещая Кена в более позднее время, доктор Элли-сон оставил тринадцатилетнего мальчика плакать и тосковать по отцу, который уже никогда не вернется. Но в процессе переключения сознания Кена на нынешнее время случилось то, чего никто не ожидал. Врач попросил у Кена разрешения поговорить со Стивом, и вдруг Бьянки вскочил с места и бросился на Джона Джонсона – социального работника, который также управлял видеооборудованием.

Шокирующая перемена! Разница между Стивом и Кеном была примерно такой же, как между Кларком Кентом и Суперменом. Стив / Кен заорал:

– Ты! Ублюдок, ты добиваешься, чтобы я оставил его в покое!

Поскольку субъект находился под гипнозом, доктору Эллисону все же удалось сохранить контроль над ситуацией. Твердым, повелительным тоном без тени паники он произнес:

– Не смей.

Про себя врач молился, чтобы внушение сработало, иначе мог серьезно пострадать человек.

– Козел! – выкрикнул Стив, возвращаясь на место.

Приказ Эллисона и присутствие в комнате нескольких мужчин возымели свое действие.

– Как ваша фамилия?

– А твое какое дело?

– Просто пытаюсь выяснить, с кем я говорю. Вы знаете, кто я? Сколько вам лет, Стив? – Несмотря на внутреннюю дрожь, психиатр сохранял спокойный тон.

– Что ты пишешь? Чертову книжку? – Голос Стива звучал враждебно, дерзко. Однако физически он расслабился.

– Нет, заключение для судьи. Он попросил меня побеседовать с вами.

– В задницу! Его и спрашивай, сколько мне лет.

– Я знаю, что Кену двадцать семь.

– К черту этого урода. Пошел он…

Кен никогда не сквернословил; его мать этого не одобряла. Стив же ругался буквально через слово.