Книга Князь ночи - Жюльетта Бенцони

Охваченная ужасом, Гортензия хотела закричать, но ни единый звук не вырвался из ее горла. Она оглянулась, проверяя, есть ли хоть малейшая возможность убежать, и поняла, что погибла. Зверю с его длинными лапами хватит трех прыжков, чтобы настигнуть ее. Между тем собственные ноги отказались ей служить, и она застыла лицом к лицу с хищником, глядевшим на нее своими желтыми раскосыми глазами. Из его открытой пасти виднелись клыки, сверкающие безупречной белизной, и свисал красный длинный язык.

Уверенная, что настал ее последний час, Гортензия лихорадочно искала в памяти слова молитвы, когда из грота донесся знакомый голос и Жан предстал перед ней с книгой в руках, являя собою отменно умиротворяющую картину.

– Тихо, Светлячок!.. А, это вы. – Он узнал Гортензию. – Но почему вы не…

И тут же, еще не успев договорить, он отбросил книгу и кинулся к ней, подоспев как раз вовремя, чтобы подхватить теряющую сознание девушку.

Впрочем, это была всего лишь минутная слабость. Не успел волчий пастырь уложить ее на ковер из сосновой хвои, покрывающий пол пещеры, как она уже открыла глаза. Видя, что она приходит в себя, Жан засмеялся.

– Это весьма благоразумно с вашей стороны – поспешить очнуться прежде, чем мне пришлось бы надавать вам оплеух, стараясь вызвать к жизни. Ну что, вам уже лучше?

Она кивнула, приподнялась и тут же увидела, что волчище, так перепугавший ее, теперь развалился у ее ног, уткнувшись мордой в лапы, как самый что ни на есть благовоспитанный пес. Жан ласково провел ладонью по настороженным ушам зверя, и тот приподнял голову, глядя на него.

– Мне очень жаль, что он нагнал на вас такого страху. Но вы же знаете, он не причинил бы вам зла…

– Не понимаю, почему, собственно, вы так уверены в этом?

– Потому что, если бы у него были дурные намерения, вас уже не было бы в живых. Но вам нечего бояться Светлячка, он же вас знает. При случае он даже способен вас защитить…

– Он это вам обещал? – нервно усмехнулась Гортензия.

– Нет нужды: я и так знаю все, что он мог бы мне сказать. И он знает. Он помнит ваш запах, ваш голос, и, если уж я сказал ему, что… что вы друг, этого достаточно.

Когда Гортензия потеряла сознание, книга, что была у нее под мышкой, выскользнула наземь. Жан подобрал ее, полистал, потом нашел место, отмеченное закладкой, и продекламировал с улыбкой:

Так вот что их тревожит!

Дитя, которое не знает ничего, —

Ни почему мы здесь, ни кто отец его!

– Вы читаете «Андромаху»? И что ж, сия печальная история находит отклик в вашем сердце?

– Эта несчастная тоже ведь потеряла все: семью, дом, родину…

– А сверх того супруга, состояние и даже свободу. Однако же у нее был ребенок, что несколько отличает ее случай от вашего. Вы об этом не задумывались?

– Не без того, признаюсь.

– Вы также забыли упомянуть о той страсти, что она внушила победителю…

Не заглядывая в книгу, Жан процитировал наизусть:

Сейчас, когда кругом меня враги теснят,

Мне так необходим ваш дружелюбный взгляд!

Ужели, вам свой трон и руку предлагая,

И в вас, жестокая, увижу лишь врага я

И, вызывая весь ахейский мир на бой,

Не буду знать, за что я жертвую собой?[5]

Он внезапно оборвал речь и разразился смехом, поймав изумленный взгляд девушки.

– Честно говоря, не рассчитывал произвести такое впечатление. Вы прямо онемели. В этом что-то есть, как вам кажется? Дикарь, волчий пастух, цитирующий Расина, – изрядная диковина, не правда ли?

– Я, должна признаться, немного удивилась, – произнесла она с улыбкой, всего очарования которой не ведала. – Но откуда вы узнали это?

– От одного святого человека. Когда-то старый аббат Кейроль, бывший капеллан Лозарга, сжалился надо мной, бедным зверенышем. Это был – да и есть, потому что он жив поныне, – настоящий книжник, хранивший в своей памяти целую энциклопедию. В ту пору он при любой погоде под видом прогулки, необходимой для его здоровья, являлся в нашу хижину, а она стоит там в лесу, на противоположном склоне холма, – и Жан указал на скалы, обступившие один из извивов потока. – Позже, когда он начал дряхлеть, мы встречались здесь. Вот почему я привязан к этому уголку и нередко с удовольствием сюда наведываюсь…

– Вы и сейчас обитаете… в том же месте?

– Ну да. Только ко времени ухода аббата я настоял на том, чтобы Сиголена вернулась жить в деревню, в свой прежний дом. Сам аббат привез ее туда. Она заболела, и жизнь, которую мы вели, оказалась ей не по силам. С тех пор я остался один… со Светлячком… и книгами, которые мне подарил мой благодетель.

– Почему же он уехал?

Не ответив, Жан поднялся, отошел ко входу в пещеру. Он стоял к ней спиной, и его мощная фигура четко вырисовывалась в золотистом свете, льющемся снаружи. Некоторое время он пробыл там неподвижно, молча, и Гортензия поняла, что он не ответит. Что-то творилось в ее груди. Это было похоже на голод. Она не слишком понимала, что это такое, но ей вдруг захотелось, чтобы он повернулся к ней, подошел, опустил на нее взгляд голубых глаз, так похожих цветом и блеском на глаза маркиза, но умевших глядеть с совсем другим выражением. Это желание было острым чуть не до боли, но Гортензия еще не знала, что его-то и называют любовью… Увлекаемая какой-то силой, которую не могла ни осмыслить, ни побороть, она тоже встала и подошла к нему так близко, что едва не касалась его. Она теперь могла видеть гордую линию его профиля и горьковатую складку, что ложилась у рта в минуты, когда он не знал, что за ним наблюдают. Не оборачиваясь, он почти шепотом произнес:

– Я говорил вам, что вы можете меня позвать, когда пожелаете. Вы, видимо, этого не желали, поскольку я ничего не слышал. Однако же «косой злыдень» дул нередко.

– Вы сказали: «если я вам понадоблюсь». Я не осмелилась вас беспокоить по пустякам. Разве что в минуту опасности…

– Боюсь, что вы постоянно в опасности. Мне всегда страшно за вас!.. Что вы делали с тех пор, как в замок привезли этого бедного надломленного мальчика?.. И особенно после того, как дражайший маркиз обрел вкус к путешествиям?

– Я постаралась помешать бедному мальчику, как вы его назвали, не сломаться совсем. Он захотел убежать. Ему не удалось, тогда он попытался умереть…

– Это еще зачем?

В нескольких простых коротких словах она все ему рассказала, обнаружив, что ей удивительно легко открывать ему свои мысли и сердце. Легче, чем Этьену, хотя в нем, как ей казалось, она обрела брата. С Жаном все было по-другому. То, что ее влекло к нему, никак не походило на братскую симпатию. Новые чувства Гортензии были более возвышенны, сильны и очень смущали ее самое, тем паче что к ним примешивалось странное впечатление, что этот рослый человек, несмотря на свой высокомерный и грозный вид, делающий его похожим на кельтского бога, так вот, этот житель ночи, волчий пастырь, создан из той же субстанции, что и она… Столь же нежной. Такой же хрупкой…