Книга В осколках тумана - Сэм Хайес

Они обменялись быстрым рукопожатием, потрепали друг друга по спине. Оба были одеты в сшитые на заказ серые костюмы, и вскоре я узнала, что их родители часто проводили вместе отпуск. Отец Джонатана был хирургом, как и отец Дэвида. Мы весело болтали, и каждый раз, когда речь заходила обо мне, о моей жизни, о жалком существовании и крошечной квартирке, о карьере официантки и тщетных попытках поступить в университет, я искусно ныряла в сторону, переводя разговор в более безопасную колею: о жалком привилегированном существовании Дэвида и Джонатана. Было так приятно ощутить себя своей в этой компании.

— Ты уже познакомилась с Элизабет? — спросил Джонатан, но я не ответила, засмотревшись на гостей, фланировавших у шатра. Вот она, элита, рукой подать: аристократы, интеллектуалы, политики. — Мэри?

— Да, прости? — От шампанского слегка шумело в голове.

— Элизабет Карлайл. Я спросил, познакомилась ли ты с ней?

— Нет, Джон, не познакомилась, — ответил за меня Дэвид. — Это угощение еще впереди. (Парни рассмеялись.) Мама где-то поблизости, но, похоже, скрывается ото всех. Когда я видел ее в последний раз, она рыдала в подушку.

— Но это ужасно! — воскликнула я. — Может, нам ее поискать?

Еще один кусочек мозаики. Ключ к пониманию отношений Дэвида с матерью.

— Когда ты ее узнаешь, то поймешь, что маме нравится рыдать.

Он странно улыбнулся. Мать Дэвида была загадкой, как и ее сын. И разгадала я ее, только увидев Элизабет Карлайл.

Сестра-хозяйка идет мимо, но, увидев меня, останавливается.

— Если вы хотите что-то сказать, миссис Маршалл, скажите это мне.

Она думает, это так просто. Да я бы с радостью попросила позвать Джулию, пусть сядет рядышком, и я расскажу ей всю правду, предупрежу, уговорю уехать как можно дальше из этих краев, пока не стало слишком поздно. Но как это сделать, если у меня нет слов?

— Возможно, сегодня вас навестят дочь и ваша очаровательная внучка. Кстати, как ее зовут?

Флора, мысленно отвечаю я. Мне остается только надежда — надежда, что новому поколению зараза не угрожает. Глядя на него рядом с Джулией и детьми, я способна думать лишь о том, в какую катастрофу это выльется. Я молчу и смотрю, затаив дыхание, молясь о том, чтобы мою дочь миновала чаша сия. Как я могу потерять то, что дорого мне больше жизни? Она меня возненавидит.

Сестра-хозяйка оказалась права. Джулия и Флора приехали.

— Мама, такое впечатление, что тебе ничуть не лучше. Ты такая бледная! Тебя хорошо здесь кормят? Новые анализы делали? Какие лекарства ты принимаешь? — Дочь хочет коснуться меня, но отдергивает руку. Ее вопросы летают между нами, паутиной щекоча наши лица. — Смотри, что Флора для тебя сделала.

Девочка подбирается ко мне — не тот бесенок, что гонялся за цыплятами и собирал в юбку упавшие яблоки, а выдрессированное жалкое существо. Видимо, ей внушили, что бабушка очень больна.

Я сделала тебе фермерскую открытку, — Флора кладет подарок мне на колени.

Кусок картонки перепачкан белым клеем. Местами он еще не просох. К бумаге цепляются невесомые перья, торчит похожий на мочалку сухой мох, перемежаемый травинками и маленькими камешками. Один из стебельков отрывается, и Флора старательно вжимает его в белесый клей.

Это чтобы ты поскорее выздоровела, бабушка, — показывает она.

И мне становится легче, пусть на один-единственный вздох.

Джулия же воюет с медсестрами. Настроена она агрессивно, ей явно не до задушевных бесед. Она носится из комнаты отдыха, где сидим мы с Флорой, в кабинет медсестры и обратно. Внучка, высунув язык, раскрашивает картинки. Я слышу, как Джулия перечисляет свои требования. Я-то знаю, что ответом будут милые улыбки и обещания передать все врачу во время обхода.

— Вы слышите меня или нет? — распаляется Джулия, следуя за сестрой-хозяйкой. — Я уже не знаю, кому верить!

— Миссис Маршалл! — Сестра-хозяйка отрывает глаза от планшета. Она занята важным делом — пересчитывает пациентов. Здесь это заведено каждый час. Ей не до Джулии с ее претензиями. — Этими вопросами занимается врач. Состояние вашей матери стабильное. Но в понедельник я обязательно передам главному врачу все ваши слова.

Джулия что-то отвечает — кажется, говорит, что не сможет приехать в понедельник, снова повторяет, что ничего не понимает, добавляет о какой-то тюрьме. Ее голос тает в конце коридора. Она переключается на другую сестру. Флора поднимает на меня глаза. Она сидит на полу, вся в пятнышках солнечного света. Ангел, спустившийся с небес.

Флора, — если жестами можно передать шепот, то я именно шепчу, — иди сюда, сядь ко мне на колени.

Флора хмурится и оглядывается по сторонам в поисках матери. Что они ей наговорили?

Иди, я тебя не укушу.

Может, она меня не понимает? Я стараюсь незаметно шевелить пальцами, чтобы никто не обратил на меня внимания.

Иди, бабушка расскажет тебе секрет.

Флора вскакивает, мигом забыв о фломастерах, словно ожидает услышать главную тайну мироздания. Как легко привлечь внимание ребенка! Я могла бы заманить ее в машину, пообещав показать щеночка или угостив конфеткой. Я могла бы завлечь ее в свои мысли, посулив показать прошлое и ее будущее.

Что, бабушка? Тебе уже лучше?

Девочка моя, — жесты мои точны, — я вовсе не больна.

Элизабет Карлайл была такой худой, что, казалось, просвечивала насквозь. В шатре она появилась после того, как подали основное блюдо. Ее выход получился кратким, но запоминающимся. Незадолго до этого Дэвид снова исчез. Позже он объяснил, что ходил в дом проведать мать. Возвратившись, он залпом осушил бокал с шампанским. К тому времени мы оба уже немало выпили.

— А вот и она, — сказал он, словно объявляя о появлении особы королевской крови. Гости дружно повернули головы. — Как мило с ее стороны почтить нас своим присутствием. — Дэвид снял пиджак, расстегнул манжеты. — Она обращает на себя больше внимания, чем невеста. — Его злость можно было пощупать.

— Познакомь меня с ней, — попросила я, осмелев от шампанского. Элизабет Карлайл внушала трепет. Она плыла по белой ковровой дорожке, расстеленной до танцевальной площадки, с элегантностью лебедя, скользящего по спокойной глади озера. — Она прекрасна, — искренне прошептала я.

Дэвид, так и не притронувшийся к еде, со звоном бросил нож на тарелку.

— Вовсе нет! — зло и с каким-то отчаянием процедил он.

Затем встал, быстро подошел к матери и довольно бесцеремонно поволок ее на танцевальную площадку. Тут же встрепенулись струнные. Во все глаза я наблюдала за битвой между матерью и сыном. Элизабет танцевала неохотно, явно желая сбежать, но не менее откровенно наслаждаясь вниманием собравшихся в шатре. Судя по напряженным движениям Дэвида, по ледяным взглядам, какими то и дело окатывала сына Элизабет, этот танец был продолжением затянувшейся стычки.