Книга Троя. Повелитель Серебряного лука - Дэвид Геммел

И вот теперь Геликаон знал, что только часть его освободилась. В его сознании имелась крепость, внутри которой жила душа.

Что старый гребец Спирос сказал о детях, которые пережили трагедию? У них остаются шрамы на сердце. Геликаон хорошо этот понимал. Когда он был маленьким, его сердце было открытым. Затем мать в платье золотого и голубого цветов с драгоценной диадемой на голове прыгнула с вершины скалы. Маленький мальчик поверил, что она собирается улететь на Олимп, и в молчаливом ужасе наблюдал, как ее тело разбилось о камни внизу. Затем отец потащил его вниз на берег посмотреть на ее разбитую красоту, изувеченое лицо. Слова отца горели огнем в памяти: Вот она лежит, глупая баба. Не богиня. Просто труп, корм для чаек.

Какое-то время раненое сердце ребенка оставалось открытым и ждало утешения от Анхиса. Но когда он говорил о своих чувствах, тот молчал и кричал на него за проявленную слабость. Сначала мальчика высмеивали, затем не обращали внимания. Посчитав, что служанки и слуги, относившееся к нему с любовью, поощряют его слабость, царь заменил их холодными, жестокими старухами, которым не хватало терпения в обращении со страдающим ребенком. Наконец, он научился держать свои чувства при себе.

Годы спустя под руководством Одиссея Геликаон научился быть мужчиной, смеяться и шутить с командой, работать среди них и жить их жизнью. Но всегда как посторонний наблюдатель. Он слушал людей, которые с чувством рассказывали о своих любимых, своих мечтах и страхах. Геликаон на самом деле восхищался людьми, которые могли это делать, но так и не смог открыть ворота крепости — принять участие в жизни и радости других. Затем ему стало казаться, что это не важно. Он в совершенстве освоил искусство беседы и научился слушать. Одиссей, как и Зидантос, никогда не заставлял его выражать свои чувства. Федра пыталась, и он видел боль в ее глазах, когда избегал вопросов, закрывая перед ней ворота.

Чего он не понял до сих пор, так это то, что Вол не был снаружи крепости. Незаметно он проскользнул внутрь в самые потаенные уголки. Его убийство разъединило стены, оставив Геликаона незащищенным, каким он был много лет назад, когда его мать в наркотическом дурмане и отчаянии покончила с собой, бросившись со скалы. Его сознание продолжало с ним играть, причиняя боль и отказываясь признавать тот факт, что Вол умер. В течение дня он искал глазами друга. Он видел его во сне ночью, и ему казалось, что сон — это реальность, а реальность — сон. Геликаон просыпался счастливым, но ужас накатывал на него, словно черная волна.

Солнце садилось, и морякам Счастливчика нужно было найти пристань для «Ксантоса». Геликаон приказал команде продолжать грести, надеясь увеличить расстояние между собой и ужасными воспоминаниями бухты Голубых Сов. Корабль продолжал плыть теперь медленнее, потому что в этом месте были скрытые камни. Ониакус поставил людей на носу с жердями, чтобы нащупать мели. Геликаон вызвал моряка, чтобы тот взял руль, а сам пошел на левый борт, где стоял, глядя на темнеющее море.

«Я убью тебя, Коланос», — прошептал Счастливчик. Слова не могли поднять ему настроение. Он безжалостно убил пятьдесят микенских моряков, и этот акт мести ничем не облегчил его боль. Смягчит ли смерть Коланоса боль от потери Вола? Тысяча таких людей, как Коланос, — он знал, — не могла заменить одного Зидантоса. Даже если бы он убил весь микенский народ, это не вернуло бы его друга назад. Вновь на грудь навалилась тяжесть. Геликаон медленно и глубоко дышал, стараясь прогнать прочь отчаяние. Счастливчик думал о юном Диомеде и его матери Халисии. На секунду солнечный свет озарил его больную душу. «Да, — подумал он, — я обрету мир в Дардании. Я научу Диомеда скакать на золотых лошадях». Геликаон привез жеребца и четыре кобылы из Фракии четыре года назад, от них получилось хорошее потомство. С сильными ногами и гладкой шерстью, это были самые красивые лошади, которых когда-либо видел Геликаон. Их тела были цвета белого золота, а хвосты и грива белоснежными, как облако. У этих лошадей был сильный характер: покорный, надежный и бесстрашный. Когда они бегут, то летят, словно ветер. Диомед обожал их и провел много счастливых дней с жеребятами.

Геликаон улыбнулся при этом воспоминании. В тот первый сезон, четыре года назад, восьмилетний Диомед сидел на изгороди загона. Одна из золотых лошадей подошла к нему. Прежде чем кто-то успел его остановить, мальчик вскарабкался на спину животного. Кобыла, испугавшись, начала бегать и встала на дыбы, а затем сбросила Диомеда. Он мог разбиться, если бы поблизости не было Вола. Великан бросился вперед и поймал мальчика. Они оба упали на землю, смеясь…

Улыбка погасла, и Геликаон почувствовал новый приступ боли такой острый, что он застонал. Рядом стоял моряк Атталус. Он посмотрел на Счастливчика, но ничего не сказал. Затем его позвал Ониакус, и Геликаон пошел к нему. По правому борту находилась узкая бухта, в которой не было кораблей, и Счастливчик приказал плыть туда. Позже он ушел от костров и поднялся через небольшие заросли на вершину скалы. Там он сел в одиночестве.

Геликаон услышал какое-то движение позади себя и вскочил на ноги. Он увидел, как Атталус пробирается через деревья, у него на плечах висели два наполненных водой бурдюка. Моряк остановился.

— Нашел источник, — сказал он. — Хочешь воды?

— Да. Благодарю. — Геликаон взял один из бурдюков и жадно напился. Атталус молча стоял и ждал.

— Ты мало говоришь, — заметил Счастливчик.

Мужчина пожал плечами.

— Не о чем говорить.

— Редкая черта для моряка.

— Еда готова, — сказал Атталус. — Тебе нужно пойти и поесть.

— Скоро приду.

В этот момент в тишине леса Геликаон почувствовал желание поговорить с этим молчаливым человеком, разделить его мысли и чувства. Как всегда, он этого не сделал. Геликаон просто стоял, смотря вслед Атталусу, который нес бурдюки с водой.

Счастливчик побыл какое-то время на вершине скалы, затем вернулся в лагерь. Он взял одеяло и лег, положив руку под голову. Вокруг тихо разговаривали моряки. Лежа, Геликаон снова вспомнил лицо Андромахи, когда впервые увидел его в пламени огня. Она тоже направлялась в Трою. Мысль, что они, возможно, увидятся, подняла ему настроение. И он заснул.

Ксандер был в замешательстве. Все утро его мутило и тошнило. Голова кружилась, мальчик шатался на ногах. «Пенелопа» была намного меньше «Ксантоса» — почти в половину — и тут было очень тесно, поэтому негде было спрятаться от стыда. Скамейки гребцов были расположены на основной палубе, и, когда корабль шел под веслами, между рядами гребцов получался только узкий проход от одного конца корабля до другого. В отличие от сверкающей новой обшивки «Ксантоса» дубовая обшивка палубы «Пенелопы» выглядела старой и облупившейся, некоторые весла покоробились от солнца и соленой воды.

На маленькой корме, где ему велели оставаться вместе с другими пассажирами до самой Трои, царило мрачное настроение. В первый день Ксандера обрадовала возможность отправиться в плавание вместе с легендарным Одиссеем, но радость быстро прошла, потому что ему почти нечего было делать. Он наблюдал за проплывающим мимо берегом и прислушался к разговору стоящих вокруг людей. Андромаха была добра к нему и разговаривала с ним о доме и семье. Аргуриос ничего ему не говорил. На самом деле он мало с кем разговаривал. Микенец стоял на носу, как статуя, и смотрел на волны. Старый кораблестроитель Халкей был тихим и мрачным. Даже ночи были унылыми. Одиссей не рассказывал истории, и моряки «Пенелопы» держались сами по себе, играя в кости и тихо переговариваясь. Пассажиры были предоставлены сами себе. Андромаха часто гуляла с Одиссеем, в то время как Аргуриос сидел один. Халкей тоже казался мрачным и подавленным.