Книга История Франции. Средние века. От Гуго Капета до Жанны д`Арк - Жорж Дюби

Вторая возможность: Генрих выступает против своего брата, действуя на континенте. Если нападению подвергнется находящееся в большем отдалении графство Мен, которое оспаривают друг у друга нормандцы и анжевенцы, то ожидаемые услуги будут невелики: не более 500 рыцарей, сроком на месяц, один раз в году, с возмещением всех расходов. Если же действия будут развертываться в Нормандии, то Роберт окажет услуги в полном объеме, даже возьмет на себя все расходы в первые восемь дней. Ибо в данном случае граф примет участие во вторжении в чужую землю, то есть в грабеже. Именно в этом смысл войны — захватывать, отбирать силой все, что можно. Однако велик риск того, что король франков сам вступит на нормандскую землю, идя на помощь оказавшемуся в опасности герцогу. Если такое случится, то Роберт Фландрский выполнит свой первейший долг — он присоединится к королю вместе с теми своими людьми, которые должны по обычаю следовать за ним, как за графом Фландрии, когда король поднимает свой боевой стяг. С ним будут 20 рыцарей. Все остальные 980 человек остаются, как сказано в договоре, «на службе и в преданности королю Генриху», нанимателю, который заплатил им жалованье.

Таким образом, заключенный между двумя государями контракт уважает систему обязательств, в соответствии с которыми, по каролингской традиции, военачальники со всего королевства собираются вокруг сюзерена, когда он сочтет это необходимым. Конечно, обычай привел к значительному сокращению числа воинов, которые должны сопровождать каждого государя. Но в случае с графом Фландрии такой государь должен явиться сам, и именно это важно. Согласно положениям контракта, который я рассматривал, Роберт II последовал за королем, когда тот выступил в 1111 году против графа Блуаского, союзника Генриха Английского; он погиб в сражении вблизи Мо; его сын и наследник Бодуэн был смертельно ранен под Дьеппом, когда рядом с королем Франции он участвовал в войне с Генрихом I, ставшим, наконец, герцогом Нормандским.

Верность, служение — это главное; в ту эпоху еще не сложились строгие правила в отношениях феодалов и вассалов. Заключаются частные контракты, нередко они составлены столь же подробно и тщательно, как тот, о котором шла речь. В них устанавливается различный объем взаимных услуг, которые в частном порядке обязывались оказывать друг другу тот, кто приносил оммаж, и тот, кто его принимал. Одновременно продолжал существовать род верности, сохранение которой требовал обычай. Эта верность означала выполнение долга, считавшегося наипервейшим, — служения тому, кто благодаря священному помазанию стоит над всеми знатными людьми в королевстве. И каким бы «опустившимся» ни представлялся Филипп I, он отнюдь не забывал об обязательствах, взятых по отношению к нему государями, приветствовавшими короля в момент его миропомазания архиепископом Реймсским. Король ясно сознавал значение своего служения. Об этом свидетельствуют два факта. Первый из Капетингов «собиратель земель» Филипп I был, как показывает А. Льюис, «инициатором определенной политики или, во всяком случае, человеком, который первым эту политику стал проводить в жизнь; его приобретения (Гатинэ, Вексен, Бурж) после смерти короля не распределяются среди младших, как раньше, но завещаются старшему». Действительно, вопреки обычаям, которым следовала вся знать, король Филипп оставил младшему сыну лишь малую долю удела. Не была ли эта «политика» продиктована новым представлением о королевском богатстве и уже возникшим (хотя еще четко не выраженным) убеждением в том, что это богатство принадлежит не королю, а короне? Может быть. Вероятно и то, что незаконность супружества вынудила пойти в обход обычаев наследования. Младший сын не был незаконнорожденным; бракосочетание его матери совершалось согласно обряду, все, даже папа Римский, считали супружество короля законным. Однако ребенок был плодом кровосмесительного союза; и если полученная им доля наследства оказалась столь урезанной, то не потому ли, что в 1108 году верх при дворе короля взяла партия, которая поддержала против отца его сына, рожденного от первого брака?

Более убедителен второй факт. Старшему сыну (не видят того, что его мать по крови была ближе к Карлу Великому, чем большинство знатных дам королевства) дали имя Людовик. Иначе говоря, Хлодвиг. Королевское имя. Однако имена, которые тогда носили, всегда заимствовали у кого-то из своих предков; и было бы грубейшей, немыслимой ошибкой брать имена из другого рода. Но особенно важно то, что в семьях, ближе всего стоявших к каролингскому корню, еще никто во Франции не осмеливался перенимать ни имя Людовик, ни имя Карл. Поэтому решение, принятое в 1078 году, представляется весьма важным. Исходило ли оно от отца, от Филиппа? Или от матери, долгое время остававшейся бездетной? Или, наконец, от того, к кому она обратилась, моля о чуде, — от монаха Арнуля из обители Сен-Медар-де-Суассон, будущего святого, знатока в деле лечения женского бесплодия? Не по его ли настоянию было выбрано такое имя для наследника, которого ждала королевская династия? Во всяком случае, новый носитель имени первого короля франков, принявшего христианство, мог бы таким образом позаимствовать блеск славы своего предка. Если это грубейшее нарушение самых строгих обычаев, этот акт невероятной смелости действительно совершил Филипп I, сюзерен, который, как говорили после его смерти, из-за своих грехов лишился дара излечивать золотушных, который, как позднее рассказывали монахи Сен-Дени, достаточно понимал, что запятнал свое имя и не осмелился уснуть последним сном рядом с прахом мученика, с гробницами древних королей, Меровингов и Каролингов, то следует видеть в этом человеке инициатора сознательного возвращения к непосредственным истокам самых высоких монархических устремлений.

Людовик VI, прозванный Толстым, известен гораздо больше, чем его отец. Объясняется это, конечно, тем, что прогресс во всех делах с течением времени позволил лучше прояснить обстановку, а также тем, что аббат Сен-Дени Сугерий оставил рассказ о жизни этого короля. Но и его прадед Роберт имел своего биографа, скорее агиографа, который изобразил короля как святого. Однако имя Роберта не встречается в маленьких книжках по истории, которые в пору моего детства раздавали ученикам младших классов. А о Людовике VI в них говорится как о добром короле, на протяжении всей своей жизни старавшемся облегчать участь простых людей, сбивать спесь со злобных сеньорой. Именно таким хотел его изобразить Сугерий. Он рассказывает, как в 1102 году Людовик, устав терпеть вялость своего отца, стал, наконец, действовать самостоятельно, собрав отряд рыцарей и поведя его на Реймс, против Эбла, графа Руси. В повествовании последний назван «бароном». Будем понимать это слово в соответствии с определением, которое дает Э. Бурнезель: «свободный и сильный человек, который, опираясь на мощь территориальной сеньории, укрепляет свое социальное положение» (то есть свою знатность, в данном случае действительно блестящую, ибо в жилах Эбла немало каролингской крови). Но этот барон был tumultuosus — неспокойным, порождающим смятение. Затем появляются еще два слова (оба — из лексикона мира Божия) — «тиран» и «разбой». Эбл не знал меры; «сборы», которые он взимал с тех, кто находился под его покровительством, были слишком тяжелы по сравнению с нормальной платой за безопасность. Говоря об этих бесчинствах, Сугерий называет их жертвы — храмы. В течение двух месяцев Людовик занимался тем, что мстил за них. Он грабил грабителей, «опустошая их земли, предавая их огню, подвергая разграблениям», которые на этот раз являлись справедливыми. Карательные операции велись беспрестанно (за исключением суббот и воскресений), однако прерывались для переговоров. Как восстановить мир? «Новый сир» (Людовик только что стал «соправителем» своего отца, фактически заменил его) просил о мире, ибо торопился в конные экспедиции по другим местам. В итоге он добился мира от тирана. Было заключено соглашение, подкрепленное клятвой и передачей залогов. Едва взойдя на престол, Людовик предстает как борец против несправедливости, восстанавливающий «покой отечества» ударами шпаги.