Книга Думай медленно – предсказывай точно. Искусство и наука предвидеть опасность - Филип Тетлок

Глубоко противная интуиции природа вероятности объясняет, почему даже умудренные люди часто совершают элементарные ошибки. Когда Дэвид Леонхардт заявил, что рынок прогнозов ошибся, ибо предсказал 75 % вероятности, что закон будет признан неконституционным, а этого не случилось, я с уверенностью предположил, что, если бы кто-нибудь указал ему на ошибку, он бы хлопнул себя по лбу и воскликнул: «Ну конечно!» Мое подозрение подтвердилось позже, когда Леонхардт написал отличную колонку именно об этой ловушке — если прогнозист говорит: существует 74 % вероятности, что республиканцы в ходе предстоящих выборов завоюют контроль над Сенатом, — а они его в итоге не завоевывают, не стоит делать заключение о том, что прогнозист не прав. Ведь «74 % вероятности, что это произойдет» означает также «26 % вероятности, что это не произойдет»[107].

Путаница, которую вызывает ментальный циферблат с тремя значениями, очень распространена. Роберт Рубин, бывший министр финансов, рассказал мне, как он и его тогдашний заместитель Ларри Саммерс часто чувствовали отчаяние от невозможности объяснить высшим политическим кругам Белого дома и Конгресса: 80 % вероятности, что что-то случится, не означает, что это случится точно. «Чуть ли не приходилось стучать по столу, чтобы сказать: „да, существует высокий процент вероятности, но это может и не случиться“, — рассказывал Рубин. — Но люди так мыслят: похоже, высокий процент вероятности они переводят в „это обязательно случится“». Однако если мы выведем этих, по всей видимости, образованных и состоявшихся людей из контекста, посадим их в класс и объясним: утверждение «существует 80 % вероятности, что что-то случится» означает также, что есть 20 % вероятности, что это не случится, — они, скорее всего, закатят глаза и скажут: «Но это же очевидно». Но за пределами классной комнаты, встречаясь с реальными проблемами, эти образованные, состоявшиеся люди возвращаются к своей интуиции. По словам Рубина, только когда шансы приближаются к равным, они легко схватывают, что нечто может и случиться, и не случиться. «Если говоришь, что шансы равны 60/40, люди вроде как понимают, о чем речь»[108].

Амос Тверски преждевременно ушел из жизни в 1996 году. Но если бы он это услышал, он бы улыбнулся.

Вероятность в информационную эпоху

Ученые имеют кардинально иной подход к вероятности.

Они ценят неопределенность или, по крайней мере, принимают ее, потому что в научных моделях реальности определенность — это иллюзия. Пусть Леон Панетта и не ученый, но он идеально это выразил, когда сказал: «Ничто не может быть на 100 % точным».

Наверное, это удивительно. Математик и статистик Уильям Байерс писал:

Большинство людей скорее ассоциируют науку с определенностью. Определенность, считают они, это состояние, не имеющее недостатков, поэтому ничто не может быть лучше абсолютной определенности. Научные результаты и теории как будто бы обещают подобную определенность[109].

Распространено мнение, что ученые открывают факты и обтесывают их в гранитные таблички. Эта коллекция фактов и есть то, что мы называем наукой. По мере продвижения работы, накапливания фактов неопределенность отодвигается назад. Основная цель науки — полное искоренение неопределенности.

Но это — взгляд на науку XIX века. Одно из самых больших достижений науки XX века — доказательство, что неопределенность невозможно искоренить из реальности. «Неопределенность реальна, — пишет Байерс. — А вот мечта о тотальной определенности — иллюзия»[110]. Это истина как на полях научного знания, так и на уровне самой, как сейчас выясняется, его сердцевины. Научные факты, которые для одного поколения ученых выглядят прочными, как скала, могут быть стерты в пыль достижениями следующего поколения[111]. Все научное знание осторожно. Ничто не вырублено в граните.

На практике, конечно, ученые используют язык определенности, но только потому, что не хотят, ссылаясь на какой-то факт, каждый раз включать громоздкое уточнение: «Хотя есть значительное количество свидетельств, поддерживающих этот вывод, и мы воспринимаем их с высокой долей уверенности, существует возможность, пусть и крайне маленькая, того, что новые свидетельства или аргументы могут заставить пересмотреть взгляды на данный вопрос». Но, когда ученые говорят о чем-то «это правда», описанная громоздкая конструкция всегда подразумевается в невидимой сноске — потому что ничто не может быть абсолютно определенным. (И да, моей работы это тоже касается, включая все, что написано в этой книге. Извините.)

Если ничто не определено, значит, циферблаты с двумя и тремя значениями имеют огромные недостатки. «Да» и «нет» выражают определенность. Их необходимо убрать. Единственное значение, которое останется, — «может быть», а ведь именно его люди интуитивно стараются избегать.

Конечно, циферблат с одним значением бесполезен. Это лев? Может быть. Найдут ли полоний в останках Ясира Арафата? Может быть. Человек в загадочном комплексе сооружений — Усама бен Ладен? Может быть. Понятно, что «может быть» нужно разделить на степени вероятности. Один из способов это сделать — использовать неопределенные слова вроде «вероятно» или «маловероятно», но, как мы уже видели, это вызывает опасную двусмысленность, поэтому ученые предпочитают цифры. И градация цифр должна быть настолько тонкой, насколько это в силах прогнозистов. Они могут означать как 10, 20, 30 %, так и 10, 15, 20 % или 10, 11, 12 %… Чем тоньше градация, тем лучше, если она охватывает реальные различия. То есть если предсказывают, что что-то случится с 11 %-ной вероятностью, это действительно происходит на 1 % реже, чем события с 12 %-ной вероятностью, и на 1 % чаще, чем события с 10 %-ной вероятностью. Такой сложный ментальный циферблат — основа вероятностного мышления.

Роберт Рубин — вероятностный мыслитель. Будучи студентом в Гарварде, он посетил лекцию, на которой профессор философии доказывал, что не существует доказуемой определенности, и «его слова совпали со всем, что я и сам думал», сказал он мне. Это стало аксиомой, которой Роберт руководствовался все двадцать шесть лет работы в банке Goldman Sachs, а затем советником президента Билла Клинтона и министром финансов. Неопределенность включена и в название его автобиографии «В неопределенном мире». Отвергая определенность, Рубин воспринимает всё как степени вероятности — и в этом ему нужна максимальная точность. «Когда я встретился с ним впервые, он спросил у меня, примет ли Конгресс законопроект, на что я ответил: „Абсолютно точно“, — рассказал журналисту Джейкобу Вейсбергу молодой референт министерства финансов. — Ему это не понравилось. Теперь я говорю, что вероятность 60 %, и мы еще можем поспорить, на самом деле она 60 % или все-таки 59 %»[112].