Книга Тайна генерала Каппеля - Герман Романов

То была не боль от упавшей на ноги здоровенной чурки, то был предсмертный хрип – любой повоевавший в рукопашных схватках такой звук моментально определит, ибо слышал не раз, как уходит жизнь из зарубленного или заколотого человека. Еще стон, еще один, третий раздался опосля и в стороне. Еле слышные – но все заключенные мигом очнулись и сидели на нарах, не издавая звука, даже не дыша, напряженно вслушиваясь в темноту. Снаружи происходило непонятное, но страшное, насквозь кровавое дело – Прокопий Петрович ощутил близкое дыхание смерти, как бывало не раз с ним в боях.

И тут грохнул взрыв, еще один следом, более сильный – первый от обычной гранаты, вроде образца 1914 года, а вот во втором взорвалась граната Новицкого, именуемая на фронте «фонариком», – втрое больший заряд взрывчатки сносил проволочные заграждения вместе с кольями, открывая дорогу поднявшейся в атаку пехоте. И разом загрохотали два ручных пулемета Льюиса.

Звук «люсек», так любовно называли эти английские ручные пулеметы русские солдаты, опытный слух никак не спутает с рычанием «максима», лаем «кольта» или кратким треньканьем авторужья «шош». И снова взрывы гранат и громкие хрипы умирающих людей.

Камера уже была на ногах – во внутреннем дворе централа уже вовсю кипел бой, судя по всему, большевицкую охрану удалось поймать врасплох, вот этими самыми возами с дровами. Загрохотали винтовки, зачастили еле слышные хлопки револьверов, снова ухнули гранаты, но уже внутри корпуса – по каменному полу прошел гул. И тут Оглоблин разобрал звук, какой ни с чем не спутаешь, – топот копыт атакующей кавалерии, сотни три, никак не меньше, с лихим казачьим свистом.

– Господа, это наши!

– Казаки!

– Слава богу! На выручку пришли!

По камере прокатились волной громкие крики, все решительно столпились у двери и были готовы ринуться в схватку – вот только не высадишь голыми руками запертую на засов тяжеленную железную дверь с закрытым окошечком, что именовалось «скворечником».

Во внутреннем дворе уже вовсю лютовали казаки, ругань станичников ни с какой не спутаешь. Рыкнул «максим», но после взрыва гранаты тут же смолк – судя по всему, охрана решила пройтись по двору из станкового пулемета, свинцовый ливень смел бы казаков. Вот кто-то успел раньше метнуть в растерявшихся пулеметчиков «фонарик». Еще с минуту грохотали винтовки, сопровождаемые топотом, и все стихло, словно по команде. А в коридоре уже слышался уверенный грохот множества сапог да звяканье винтовок, когда ими случайно ударяли о железные двери или стены.

– Эй, старик, открывай камеры!

За железной дверью раздался громкий командный голос, и Оглоблин мог поклясться, что знает его – сотник Немчинов двадцать лет тому назад служил приказным в сотне, когда Прокопий Петрович, тогда хорунжий, отправился на войну с Китаем, подавлять «боксерское» восстание.

– Добей большевика, чего человека мучить!

– Сам подохнет, гнида, – отозвался чей-то голос со смешком, но тут же хлопнул револьверный выстрел. А затем засов заскрежетал, дверь в камеру распахнулась во всю ширь, и в тусклом свете керосиновой лампы, висевшей в коридоре, все увидели казачьего офицера в серебристых галунных погонах, с наганом в руке. Сотник Немчинов, а это был именно он собственной персоной, громко произнес:

– С удачным освобождением вас, товарищи офицеры! Приказ генерал-лейтенанта Каппеля нами исполнен!

Северо-западнее станции Зима,

командир Иркутского казачьего полка

полковник Бычков

«Канское сидение» до сих пор осталось в памяти Михаила Федоровича как самое кошмарное видение в его военной карьере. Последнюю неделю декабря Иркутский казачий полк под его командованием почти без передышки отражал постоянные атаки партизан, которые, как всем защитникам казалось, собрались со всей губернии, чтобы всласть вдоль и поперек пограбить богатый город, замерший в накатившем ужасе.

Оборонялись колчаковцы очень упорно, понимая, что именно по железной дороге будут отходить армии главкома Каппеля, желали продержаться до их подхода. Да еще питали надежду на союзных чехов, эшелоны с которыми плотно забили станцию, да еще под прикрытием из трех бронепоездов, которые могли запросто разметать на куски повстанцев слитными залпами своих орудийных башен. Противопоставить бронированным крепостям, вооруженным в большинстве своем охотничьими ружьями, партизанам было нечего – но «братушки» воевать не хотели, только выставили пулеметы да растянули вдоль станции оцепление.

Надежды на помощь иссякли, когда стало известно, что после восстания в Иркутске к власти пришел Политцентр, и почти одновременно в Красноярске произошел переворот, где также установилась «розовая» власть из смеси эсеров и земцев. Это был конец, и 30 декабря восстали разом 55-й и 56-й полки сибирских стрелков, пусть в них и было бойцов меньше, чем в довоенном батальоне. У Бычкова имелись под рукою три сотни казаков с пулеметной командой, да еще сражались дружины офицеров Желякевича и Чунавина, собранные из городских жителей, которых испугала участь Кузнецка, дотла сожженного алтайскими партизанами. Но уже кончались патроны, а чехи отказались давать боеприпасы, хотя у них их было с избытком.

Сдаваться на милость победителя казаки и значительная часть дружинников наотрез отказались: партизанам соврать – недорого взять, к тому же стало известно, что большую группу поверивших клятвенным заверениям тасеевцев о даровании пощады всем сложившим оружие защитникам Канска офицеров-стрелков буквально растерзали, придумывая для несчастных самые изуверские виды казни.

Такая участь устрашила даже самых стойких казаков, и по их взглядам полковник понял, что станичники от отчаяния могут сдаться, откупившись от расправы поголовной выдачей собственных офицеров. Такое в истории бывало не раз, и казачество часто к этому приему прибегало, спасало себя атаманскими головами. Тем более его самого, оренбургского казака, можно было считать первым кандидатом на роль ритуальной искупительной жертвы, обреченной на заклание.

Помощь неожиданно пришла со стороны чехов – нет, они не стали вступать в бой с повстанцами, опасаясь, что те в отместку будут портить пути и мосты, а спрятали иркутских казаков и уцелевших дружинников в своих вагонах, предварительно разоружив. На этом славянские «братушки» не остановились, покидали в свои бездонные вагоны седла и сбрую, выгребли подчистую фураж – овес и сено, нужные для прокорма их собственных коней. Они даже ухитрились забрать из конюшен добрую половину казачьих лошадей как свою полную законную собственность, очередной трофей кровавой русской междоусобицы.

Партизаны остались сильно недовольны столь прижимистым поведением интервентов, потребовали выдать им на суд и расправу если не спасенных, то хотя бы их имущество и вооружение. Нарвавшись на категорический отказ и покосившись на готовые к бою пушки с пулеметами да дымившие на станции бронепоезда, даже самые горячие и отпетые головушки решили не рисковать. К тому же селяне куда больше мести рвались полностью обобрать городских «буржуев», всласть надругаться над их чистенькими дамочками. И лишь после погрома установить в насмерть запуганном Канске настоящую советскую власть!