Книга Хроники - Боб Дилан

Мы остановились в коттедже с полупансионом – домик стоял за плантаторской усадьбой с колоннами, скульптуры вдоль мощеных садовых дорожек, – кремовое оштукатуренное бунгало, не лишенное обаяния, похожее на миниатюрный греческий храм. В комнате была удобная постель с четырьмя столбиками по углам и антикварный стол, а остальное – кэмповая мебель, к тому же имелась оборудованная кухонька, но мы там не ели. Я прилег, послушал сверчков и прочую живность, что шумела за окном в жутковатой черноте. Мне нравилась ночь. Ночью все растет. Ночью воображение – мое. Уходят все мои предвзятые представления. Иногда небеса ищешь совсем не там. Иногда они у тебя под ногами. Или у тебя же в постели.

На следующий день я проснулся с ощущением, будто я понимаю, с какой стати мне не нравятся студийные сессии. Вот оно – я не стремился выразить себя хоть как-то по-новому. Все мои подходы – те же, что и много лет. И сейчас шансов на перемены маловато. Мне вовсе не нужно карабкаться на следующую гору. Если уж на то пошло, мне лучше закрепиться там, где я сейчас. Я не был уверен, что Лануа это понимает. Наверное, я так ему и не объяснил, не выразил такими вот словами.

Всю ночь то и дело шел дождь, и теперь тоже моросило. Когда мы уезжали из мотеля, близился поддень. В лицо мне резко ударил ветер, но день был все равно прекрасный. Небо – тускло-серое. Мы снова забрались на синий «харлей» и поехали вокруг озера Веррет по высоким тропам, мимо гигантских перекрученных дубов, пекановых деревьев – лиан и кипарисовых пней, торчавших из болот. Спустились почти до самой Амелии, затем двинулись обратно – остановились на заправке у трассы 90 рядом с Рэйслендом. На другом краю широкого пустыря стояло странное придорожное заведение, нищая лачуга под названием «Музей царя Тута» – она и привлекла мое внимание. Наполнив бак, мы медленно поехали к ней по коровьей тропе. Каркас у лачуги был деревянный, вперед выдавалось крыльцо, балки давно сгнили; перед входом стоял пикап, груженный овощами, а в высокой траве на колодках – полуразвалившийся «олдсмобиль-голден-рокет» 50-х годов. На балконе из ковра выбивала пыль юная девушка в розовом гимнастическом трико, у нее были черные кудряшки, смазанные маслом, на плечах – банное полотенце. Пыль висела в воздухе красным облаком. Мы поднялись по ступенькам, и я вошел. Жена осталась снаружи на деревянных качелях.

Внутри продавали безделушки, газеты, сладости, поделки, корзины из болотного тростника, которые плели в этом районе, – причудливые узоры. Там были статуэтки и фальшивые драгоценности, некоторые выставлены в витринах, зонтики, шлепанцы, синие четки вуду и церковные свечи. Вокруг входа – чугунное литье, вроде дубовых веток с желудями, несколько наклеек на бамперы. Одна гласила: ЛУЧШИЙ В МИРЕ ДЕД. Еще одна – ТИШИНА. Третья – ВОЗИ ДАЛЬШЕ. Кроме того, здесь подавали речных раков, сбоку располагалась небольшая стойка. С крюков свисали разные свиные части тела: щеки, уши, – я чуть не взвизгнул. Правил этим местом старикан по имени Солнечный Пирожок – такие особые типы иногда встречаются в жизни. Низенького роста и жилистый, как пантера, лицо темное, но черты славянские, на голове – плоская соломенная шляпа с узкими полями. На его костях росла сама кожа земли. Девчонка на балконе оказалась его женой. Похожа на школьницу. Внутри в заведении было чересчур ярко, столы сияли от полировки. Солнечный Пирожок обрабатывал кресло с высокой спинкой. Раньше оно могло стоять в каком-нибудь соборе. Кресло было разобрано на части, сжато с боков и склеено. Старик шкурил одну сторону шестигранной ножки.

– Ищете, где порыбачить?

– Нет, просто мимо ехали.

– Могло быть и хуже. – Пауза. – Я тоже этим раньше баловался. – Он махнул в сторону синего полицейского мотоцикла. – Осмотритесь, если хотите. Довольно неплохое тут барахло.

В лавке висели плакаты – один с Брюсом Ли, другой с Председателем Мао. За прилавком к зеркалу приклеена лентой широкая фотография в рамке – Великая Китайская стена. На другой, кирпичной, стене растянут гигантских размеров американский флаг.

Из-за стены играло радио, звук пробивался сквозь статику. «Битлз» пели «Хочешь знать секретик»[139]. Их так легко принять, они такие цельные. Я вспомнил, как они только появились. Ни одна другая группа в то время не предлагала вам такой нежной дружбы. Их песни могли бы создать империю. Кажется, это было очень давно. «Хочешь знать секретик». Идеальная слюнявая баллада 1950-х годов о любви; кроме них, никто бы за нее не взялся. Ничего сопливого в ней почему-то не было. «Битлз» заливались дальше. Солнечный Пирожок отложил инструменты. За спиной у него были двойные раздвижные двери, они открывались прямо на старицу. На загроможденном заднем дворе среди разбросанных фомок, сломанных стульев и замшелых бревен Солнечный Пирожок ремонтировал лодки. Вошла моя жена, и Пирожок посмотрел на дверь, потом снова на меня.

– Вы молитесь? – спросил он.

– Ага.

– Хорошо, все равно придется, когда китайцы тут все займут. – Он сказал это, не глядя мне в глаза. Странно он разговаривал, как будто не я к нему зашел, а он ко мне. – Знаете же, китайцы тут с самого начала были. Это они были индейцами. Ну, краснокожими. Команчи, сиу, арапахо, шейенны – вся эта публика – все китайцы. Пришли сюда, примерно когда Христос недужных исцелял. Все их вожди и скво – все пришли из Китая, пёхом из Азии, спустились с Аляски и открыли эти места. А индейцами стали уже потом.

Я где-то уже слышал эту историю – что Берингово море на самом деле было некогда сушей, и кто угодно мог прийти пешком из Азии или России, поэтому Солнечный Пирожок, возможно, говорит правду.

– Китайцы, значит?

– Ну да, точно. Беда только в том, что они разбились на партии и племена, стали носить перья и забыли, что они китайцы. Начали воевать друг с другом ни с того ни с сего, одно племя с другим. Из кого угодно же врага можно сделать. Даже из лучших друзей. Такова природа падения индейцев. Вот тут из Европы и пришел белый человек, и покорил их, и они пали так легко. Созрели, как персики, и сами попадали.

От таких речей Пирожка меня разобрало любопытство, и я сел на шаткий стул.

– А теперь они возвращаются, эти китайцы, миллионами. Так было предначертано, им даже сила не понадобится. Просто войдут и примутся за старое.

Солнечный Пирожок тщательно выбрал стамеску и принялся чистить задний столбик кресла. На поперечинах ножки были львиные головы и причудливые вихри узоров из черного дерева. Старик низко нагибался над своей работой. По радио передавали песню Дэйла и Грейс «Оставляю это на тебя»[140]. Мне уже вроде бы попадались такие лица, как у Солнечного Пирожка, только я не мог вспомнить, где именно. Необычно он говорил… медленно, только некоторые слова лязгали. Он отложил инструмент и улыбнулся, голос у него смягчился, и он немного рассказал о себе. Не темнил, не замыкался. Сказал, что как-то посидел в тюрьме за то, что порезал человека, у него начались крупные неприятности, но человек этот сам напросился. Сказал, что я должен сдать все свои алмазы, изумруды и рубины и обменять их на нефрит, потому что, когда сюда доберутся китайцы со своей рыбой и своим мясом, нефрит станет новой валютой.