Книга Исступление. Скорость - Дин Кунц

Вехс прошел вперед, задержавшись в кухоньке, чтобы налить себе чашку горячего кофе из двухлитрового термоса у плиты. Попутно он включил на потолке пару лампочек, чтобы отчетливее видеть в зеркале все, что будет происходить у него за спиной.

Снова усевшись за руль, Вехс отпил кофе. Это был горячий крепкий напиток без сахара – именно такой, какой он любил больше всего. Насладившись первым глотком, он закрепил чашку в специальном держателе на приборной доске.

Пистолет он опустил рукояткой вверх между сиденьями, предварительно сняв его с предохранителя. Чтобы, не выпуская управления, схватить оружие, повернуться вместе с сиденьем и подстрелить девицу, если ей вздумается подкрадываться к нему сзади, потребуется не больше секунды.

Впрочем, Вехс был уверен, что его непрошеная гостья навряд ли попробует напасть на него – во всяком случае в самое ближайшее время. Если бы причинить ему вред было ее первоначальным намерением, она уже давно попыталась бы его осуществить.

Странно, очень странно…

– Ну? – сказал он вслух, наслаждаясь драматическим характером ситуации. – Что теперь? Что дальше-то, ась? Вот так сюрприз…

Вехс покачал головой и отпил еще немного кофе. Его запах напоминал текстуру хрустящих поджаристых хлебцев.

Вапити пересекли шоссе и пропали из вида.

Вот уж поистине ночь загадок!

Усиливающийся ветер пригнул длинные ветки папоротников почти к самой земле. Мокрые цветы рододендронов ярко сверкали в ночи, словно свидетели разыгравшейся трагедии.

Лес сомкнулся вдоль полотна дороги нетронутый, равнодушный. В этих массивных, прямых и толстых стволах заключена истинная мощь и мудрость столетий.

Мистер Вехс опустил стояночный тормоз и включил передачу. Вперед.

Проезжая мимо разбитой «хонды», он бросил быстрый взгляд в зеркало заднего вида. Дверь спальни оставалась закрытой. Загадочная женщина не покинула своего укрытия.

Пока фургон движется, она может рискнуть включить свет, и у нее будет возможность поближе познакомиться с товарищами по комнате.

Вехс улыбнулся.

Из всех его вылазок, которые он когда-либо совершал, эта была самой интересной и самой возбуждающей. Приключение еще не окончено.

Кот сидела на полу в полной темноте, прислонившись спиной к стене. Револьвер лежал рядом. Она была жива и невредима.

– Котай Шеперд, живая и невредимая, – прошептала она. В ее устах это было одновременно и молитвой и шуткой.

Будучи ребенком, она часто и всерьез молилась Богу об этой двойной милости о спасении жизни и сохранении добродетели, хотя ее обращения к высшим силам, как правило, были столь же путаны и невнятны, сколь искренни и горячи. В конце концов ей пришло в голову, что Богу, должно быть, надоело слушать ее бесконечные отчаянные просьбы об избавлении, что Его уже тошнит от ее неспособности самой позаботиться о себе и что Он вполне мог решить, что она давно израсходовала всю причитающуюся ей Божественную милость. Кроме того, Господь Бог был, по ее понятиям, довольно занятым существом, ибо ему приходилось управлять целой Вселенной, приглядывать за огромным количеством пьяниц, влюбленных и просто дураков, которым дьявол постоянно подстраивал самые разные неприятности, справляться с беспорядочно извергающимися вулканами, спасать попавших в шторм моряков и раненых ласточек. К тому времени, когда Котай исполнилось десять или одиннадцать, она предприняла попытку учесть напряженный распорядок дня Бога и сократила свои торопливые молитвы, к которым продолжала прибегать в самые страшные минуты, до следующей фразы: «Милостивый Боженька, это Котай Шеперд. Я здесь, в…» – пропуск следовало заполнить точным наименованием места, в котором она скрывалась в каждом конкретном случае. «Прошу тебя, Боженька, пожалуйста, пожалуйста, помоги мне остаться живой и невредимой». Вскоре она сообразила, что Господь Бог, как и всякий бог, прекрасно осведомлен о том, где именно следует ее искать, поэтому Кот сократила свою скороговорку до «Милостивый Боже, говорит Котай Шеперд. Пожалуйста, помоги мне остаться живой и невредимой!». Очень скоро, когда до нее наконец дошло, что ее частые панические притязания на Его свободное время и благосклонность прекрасно знакомы Господу, она сократила свое послание до телеграфного минимума: «Котай Шеперд, живая и невредимая». С тех пор в самые критические мгновения – скрываясь под кроватями, путаясь среди спасительной одежды в темных шкафах, задыхаясь от пыли и паутины на вонючих гнилых чердаках и даже расплющиваясь среди куч крысиного дерьма под террасой древнего покосившегося дома – она без устали шептала эти пять спасительных слов, повторяя их снова и снова, словно заклинание: «Котай-Шеперд-живая-и-невредимая». И дело было не в том, что Кот боялась, будто именно в эти минуты Бога может отвлечь какой-то другой неотложный вопрос и Он не расслышит ее мольбы, – просто она должна была непрестанно напоминать себе, что Он есть, что Он непременно получит ее сигнал и позаботится о ней, если она потерпит еще чуточку. И каждый раз, когда кризис разрешался благополучно, когда отступал слепой ужас и ее захлебывающееся сердечко опять начинало отсчитывать удары размеренно и ровно, Кот снова повторяла заветные пять слов, но с другой интонацией и с другим смыслом. Теперь это была уже не мольба, а благодарственная открытка: «Котай-Шеперд. Живая-и-невредимая», – точь-в-точь рапорт боцмана капитану корабля, только что пережившего жестокий налет вражеской авиации: «Все на борту, потерь нет, сэр».

И если Кот действительно выходила из переделки живой и без потерь, она сообщала Богу о своей благодарности, используя тот же набор слов, которые уже один раз достигли Его слуха, надеясь при этом, что Он прекрасно разбирается в оттенках и интонациях и все поймет правильно. Со временем Кот стала относиться к этой фразе как к маленькой шутке и порой даже присовокупляла к своему рапорту военный салют. В этом она не видела ничего страшного, так как Бог на то и Бог, чтобы обладать чувством юмора.

– Котай Шеперд, живая и невредимая…

На этот раз ее коронная фраза, произнесенная в спальне страшного моторного дома, звучала одновременно как сообщение о том, что она, Кот Шеперд, выжила и уцелела, и как мольба избавить ее от всего того страшного, что ей угрожает.

– Котай Шеперд, живая и невредимая…

В детстве Кот ненавидела свое имя, прибегая к его полной форме только в том случае, когда надо было молиться. Ее имя представляло собой поверхностное, глупое искажение реально существующего слова, и поэтому, когда другие дети принимались дразнить ее, она не могла придумать ничего для самой защиты. Учитывая, что ее мать звали Энне – просто Энне, – подобный выбор имени был не просто легкомысленным, а бездумным, даже зловещим. Бóльшую часть своей беременности Энне жила в коммуне радикально настроенных энвироменталистов – ячейке печально знаменитой Армии Земли, – которые считали, что спасение природы оправдывает любую жестокость. Они набивали в стволы деревьев железные костыли в надежде, что лесорубы, работающие мощными бензопилами, покалечат руки. Они сожгли дотла две консервные фабрики, сожгли вместе с беспечными ночными сторожами, они саботировали сборку строительного оборудования в пригородах, наступающих на нетронутые пустоши, и даже убили одного ученого в Стэнфордском университете за то, что он использовал для своих лабораторных экспериментов животных. Под влиянием этих людей Энне Шеперд перебрала множество имен для своей дочери: Гиацинт, Лужок, Марина, Снежка, Бабочка, Листок, Капелька и так далее, однако когда ей приспела пора рожать, мать Кот уже не жила в коммуне энвироменталистов и потому назвала дочь в честь коммунистического Китая. Как она сама объясняла: «Я, душечка, внезапно поняла, что китайская общественная система – сама справедливая на земле, да и имя Китай очень красивое». Впоследствии Энне никак не могла припомнить, зачем она заменила букву «и» на букву «о». Впрочем, к тому времени она уже вовсю трудилась в подпольной лаборатории по производству амфетамина, расфасовывая наркотик по крошечным пакетикам, каждый из которых шел на улицах по пять долларов. Эта работа отнюдь не мешала ей время от времени «контролировать» качество товара, так что многие и многие дни не оставили в ее памяти никакого следа.