Книга Москва–Таллинн. Беспошлинно - Елена Селестин

* * *

Стас вернулся в Москву пасмурным февральским днем, сразу стал действовать: снял трехкомнатную квартиру у Белорусской, пятнадцать минут пешком от дома матери, заплатил за полгода. Ядранка была в Белграде. Стас позвонил ей, переехал и стал ждать, устраивал себе в одной из комнат студию. Варваре он не сказал, где живет, но удивлялся что мать тоже ему не звонит.

Ядранка приехала свежая, красивая, за два месяца они соскучились друг по другу. Много времени стали проводить дома. С друзьями не встречались, к себе не приглашали. Стас понимал, что Ядранке не хочется готовить, и поддержать беседу ей тоже будет тяжело. Если бы Леха позвонил, Стас с удовольствием посидел бы с ним в кафе, но Леха на чьей-то даче в Подмосковье строчил концептуальный текст о потомках староверов как генофонде русской нации.

Стас выбирался на работу пару раз в неделю, иногда выходил пообедать с Ядранкой в ресторан. Когда он целый день был в редакции — подруга отправлялась по магазинам, он видел, что у нее появляются обновки, но они не обсуждали эти покупки.

Стас с Ядранкой вставали поздно, зимний световой день к этому времени уже почти заканчивался. Идти гулять или идти в музей она не хотела, в театре вряд ли могла понять смысл действия, да и Стасу стало лень куда-нибудь выбираться. Они чаще сидели перед телевизором, варили спагетти, пили кофе, потом каждый смотрел в свой компьютер; он просматривал фотографии, она включала «скайп».

Стас привык работать в лаборатории журнала, проводил там все больше времени. Дома он мог бы заняться классификацией снимков НЕБА, каждый день собирался вернуться к этому, но настроение, подходящее для НЕБА, его не посещало. Стас объяснял это усталостью после японской командировки и обычной зимней ленью. Пробовал покупать хорошие фильмы, но Ядранка в первые же десять минут засыпала, так что ему приходилось смотреть фильм одному, и не с кем было обсудить потом, как он привык обсуждать с Милой.

Ядранка просиживала в скайпе часами, даже от любимого сериала вскакивала по сигналу компьютера, болтала до поздней ночи, говорила по-сербски быстро, Стас ничего понять не мог, да и не вслушивался.

Сексом они по-прежнему занимались, а других желаний не возникало. Иногда, и все чаще, ему стало казаться, что он живет один, встречая в постели темпераментную малознакомую женщину. Днем была вялость, он скучал по приготовленной дома еде, тяготило отсутствие впечатлений.

Угнетали грязь и беспорядок в их с Ядранкой жилище. Он пробовал устанавливать «дни уборки», раз в неделю, сам вставал пораньше, убирал часть квартиры, но Ядранка проигнорировала его инициативу. Она сама договорилась с дворничихой, и теперь сердитая тетка с плоским лицом по воскресеньям размывала грязь по всей квартире, выплескивая на пол ведра воды. Вещи продолжали вести себя так, будто у них клаустрофобия; убранные в шкафы и на полки не слишком умелой рукой дворничихи, они быстро находили способ выбраться и равномерно разместиться по открытым поверхностям.

Стас позвонил Миле. Мать ее была дома, она спокойно подозвала дочь, как ни в чем не бывало.

— Все более или менее, главное, мама почти здорова, — ответила Мила на его вежливый вопрос. — Ты куда пропал?

Стас сослался на дальние командировки, предложил увидеться.

— Через полторы недели собираемся по Европе с Надеждой, на ее машине, так что днем занята, готовлюсь. Но вечерами дома, буду доделывать срочную работу. Звони!

Мила рассказала о двух выставках и о книгах, которые понравились. Упомянула клуб документального кино. Ни упрека, ни желания уязвить его. Ему показалось, что жизнь Милы без него стала интереснее. Или у нее тоже кто-то появился? Стас на следующий день купил книгу, и позвонил Миле, чтобы сказать об этом. Спросил, видела ли она Лехин альбом.

— Завтра вечером, — предложила подруга, — у меня встреча на Пушкинской, потом можем увидеться, посидеть где-то.

Мила пришла не одна, с Надеждой. Втроем выпили вина, поужинали, рассказывали анекдоты и много смеялись. Подруги обсуждали маршруты будущей поездки, расспрашивали его про Японию. Стас соскучился по такому общению.

Вернувшись в неухоженное жилье на Белорусской, он чувствовал себя виноватым, словно школьник, прошатавшийся до ночи накануне контрольной. Ядранка не спала, сходу стала скандалить и даже бить посуду — таких выплесков Стас представить себе не мог, наверное, за всю жизнь ни одна женщина не кричала на него так страшно. Ему показалось, что она может ударить, он старался держаться на расстоянии. Стас лег спать на диване в комнате-студии, но посреди ночи все же перелег в постель к Ядранке. Она продолжала плакать, похоже, и вовсе не засыпала.

— Душа моя, — погладил Стас ее волосы. — Ты должна научиться доверять, верить мне. Я люблю тебя, но у меня много друзей, встречи по работе.

— Да, да, — всхлипывала она. — Но знашь, Стас? Я сам трудна.

Конечно, ей очень трудно в чужой стране и в чуждой среде. И неизвестно, сможет ли она привыкнуть, смогут ли оба они привыкнуть к этому. Хотя бывают между ними и хорошие моменты. Вот установится весна окончательно, они будут гулять и, может быть, опять иногда смеяться. Они лежали, тесно обнявшись, ему всегда нравилось чувствовать ее тело, очень гладкую кожу внутри горячую.

— Трудна, — повторила Ядранка.

Наконец до него дошло, что это значит. Его женщина сказала, что она беременна. А он не отвечает.

— Правда?! Яца моя! — он вскочил, — Боже, девушка моя, у нас родится чудный ребенок! — Стас схватил ее на руки, она вскрикивала и смеялась, притворно сердилась и обнимала его.

12.

За два месяца работы проводницей Лариса привыкла: двое суток в поездке, потом двое суток дома. Когда Лариса уезжала, Виллика брала к себе Ане.

Мытье полов и туалетов, подметание, уборка белья, каждодневные обязанности как послушание в монастыре. Вагон представлялся Ларисе передвижной кельей, где внутри жесткого ритма работы она чувствовала себя свободной, учась в однообразии открывать новое. Проводник поезда сопровождает людей из одного мира в другой, как кролик у Льюиса Кэрролла, и проводник ведь тоже, как и вечно спешащий кролик, — в перчатках. Лариса чувствовала себя помощником и внимательным свидетелем, каждый человек словно помещался в рамку, неповторимость его жизни внутри бесконечного повтора маршрута становилась очевидной. Это была ее золотая жила, настоящий клад.

По ночам в поезде, а затем дома, она записывала разговоры людей, свои наблюдения за семьями, кампаниями, одинокими пассажирами. Собирала материал для книги и не торопилась, понимая, что записей будет много, придется отбирать тщательно. Не было определенной концепции; ей казалось, что жизнь сама выстраивает план книги.

Дни в Таллинне, между дежурствами, тоже были заполнены хлопотами: ремонт в старой квартире завершился, в новой продолжался. У Ларисы появился план благотворительного проекта, в этом ей помогал Курбатов. Свободного времени оставалось мало, и она стала ярче чувствовать простые удовольствия — теннис, хорошее вино, визиты в парикмахерскую, обеды с друзьями.