Книга Социальные истоки диктатуры и демократии. Роль помещика и крестьянина в создании современного мира - Баррингтон Мур-младший
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
После некоторого размышления большая часть этой убежденности рассеивается. Стоит заметить, что собственная позиция Берда весьма уклончива. После описания перечисленных выше успехов северного капитализма он замечает: «Главные экономические результаты, которые были указаны, могли быть достигнуты и без вооруженного конфликта…» [Ibid., p. 115]. Но взгляды Берда интересуют нас лишь постольку, поскольку провокационные сочинения этого первоклассного историка проливают свет на проблемы. Три связанных между собой аргумента можно привести в качестве возражения против тезиса о том, что Гражданская война стала революционным успехом для индустриальной капиталистической демократии, сыграв в нем ключевую роль. Во-первых, нет реальной связи между Гражданской войной и последующей победой промышленного капитализма; доказывать эту связь – значит совершать логическую ошибку по принципу post hoc, ergo propter hoc. Во-вторых, эти изменения происходили сами собой в процессе обычного экономического роста и не нуждались в Гражданской войне для своего осуществления (см.: [Cochran, 1967, p. 148–160]).[108] Наконец, на основании свидетельств, ранее подробно рассмотренных в этом разделе, можно утверждать, что экономики Севера и Юга состояли в серьезном соперничестве между собой: в лучшем случае они дополняли друг друга, в худшем – не смогли скоординироваться между собой в силу случайных обстоятельств, например из-за того, что Юг продавал большую часть своего хлопка в Англию.
Все эти аргументы получили бы достойный ответ, только если было бы возможно продемонстрировать, что южное общество, в котором господствовали плантаторы, создавало сильную помеху для установления индустриальной капиталистической демократии. Факты весьма кстати свидетельствуют, что плантаторская система была помехой для демократии, по крайней мере для любой концепции демократии, которая признает своей целью равенство между людьми, а также минимальную форму равенства возможностей и человеческую свободу. Но они никак не доказывают, что плантаторское рабовладение было помехой для промышленного капитализма как такового. Сравнительный анализ говорит, что промышленный капитализм может устанавливаться в обществах, которые не провозглашают демократических идеалов, или, скажем более осторожно, там, где эти идеалы играют не более чем второстепенную роль. История Германии и Японии до 1945 г. служит яркой иллюстрацией к этому тезису.
Исследование вновь возвращается к политическим проблемам и несовместимостям между двумя разными типами цивилизаций: на Юге, на Севере и Западе. Аграрные системы, в основе которых лежит принудительный труд, и в особенности рабский труд на плантациях, являются политическими помехами для капитализма конкретного типа на определенном историческом этапе: за неимением более точного термина мы назовем его конкурентным демократическим капитализмом. Рабство было угрозой и препятствием для общества, по сути продолжавшего дело Пуританской, американской и французской революций. Южное общество было жестко основано на передаваемом по наследству статусе, служившем мерилом достоинства человека. Север вместе с Западом, хотя и находился в процессе изменений, был по-прежнему верен принципу равных возможностей. И там, и там общественные идеалы были отражением экономических порядков, весьма усиливших их притягательность и влияние. Внутри единого политического образования, я полагаю, было невозможно установить политические и социальные институции, которые могли бы сочетать идеалы обоих типов. Если бы географическое разделение было больше, например если бы Юг был колонией, то, по всей вероятности, проблема разрешилась бы в то время намного проще – за счет чернокожего населения.
То, что победа северян, несмотря на все свои двусмысленные последствия, в сравнении с возможной победой южан была политическим успехом свободы, вряд ли требует развернутой дискуссии. Стоит лишь подумать о том, что бы случилось, если бы плантаторская система южан смогла распространиться на Запад к середине XIX в. и окружила Северо-Восток с двух сторон. Сегодня Соединенные Штаты оказались бы в положении модернизируемой страны с латифундистской экономикой, во главе с антидемократической аристократией, со слабым и зависимым торгово-промышленным классом, неспособной и не желающей двигаться вперед по направлению к политической демократии. В грубом приближении такова была ситуация в России во второй половине XIX в., хотя и с меньшим коммерческим уклоном в сельском хозяйстве. Радикальный взрыв или продолжительный период полуреакционной диктатуры был бы намного более вероятен, чем прочно укорененная политическая демократия со всеми ее недостатками и пороками.
Уничтожение рабства стало решающим шагом, по крайней мере не менее важным, чем уничтожение абсолютной монархии в английской гражданской войне и во Французской революции, – это необходимое условие для последующих достижений. Как и в этих насильственных восстаниях, главные достижения в нашей Гражданской войне были политическими в широком смысле слова. Последующим поколениям американцев пришлось наполнить политические рамки экономическим содержанием, чтобы поднять уровень жизни людей до известного представления о человеческом достоинстве, дав им в руки материальные средства для определения своей судьбы. Более поздние революции в России и Китае имели те же намерения, даже если средства, с помощью которых они осуществились, по большей части поглотили и исказили цели. Я полагаю, что для правильной оценки американскую Гражданскую войну следует рассматривать именно в этом контексте.
То, что федеральное правительство не занималось обслуживанием механизма рабовладения, играло немалую роль. Легко вообразить трудности, с которыми столкнулась бы организованная рабочая сила, например, в своей попытке достичь юридического и политического признания в последующие годы, если это препятствие не было бы устранено. В той мере, в которой последующие движения за расширение границ и значений свободы встречали помехи после окончания Гражданской войны, это происходило по большей части из-за незавершенного характера победы 1865 г. и последующих сдвигов в сторону консервативной коалиции, объединяющей интересы собственников на Севере и Юге. Эта незавершенность была встроена в структуру промышленного капитализма. В существенных чертах прежняя система угнетения вернулась на Юг в новом, чисто экономическом обличье, но в то же время там, как и в остальных частях Соединенных Штатов, возникали новые формы по мере развития и распространения промышленного капитализма. Хотя федеральное правительство больше не занималось поиском и возвращением беглых рабов, оно либо молча допускало новые формы принуждения, либо служило инструментом их реализации.
По отношению к чернокожему населению федеральное правительство лишь совсем недавно начало двигаться в противоположном направлении. В то время как пишутся эти строки, Соединенные Штаты находятся в центре ожесточенной борьбы за гражданские права афроамериканцев, – эта борьба, вероятно, продолжится в ближайшие годы с переменной силой. За этой борьбой стоит нечто большее, чем судьба чернокожего населения. Вследствие особенностей американской истории основную массу беднейшего класса американцев составляют люди с темным цветом кожи. Будучи главным сегментом американского общества, который испытывает недовольство своим положением, афроамериканцы в настоящий момент – почти единственное потенциальное консолидирующее основание для усилий по изменению характера самой могущественной капиталистической демократии в мире. Реализует ли себя этот потенциал, или он рассыплется и исчезнет, или объединится с другими выражениями недовольства для достижения значительных результатов – это совсем иная история.