Книга Хтон - Пирс Энтони

Безвидная плита была пустынна, как и пейзаж его жизни. Вокруг ночной ее стороны сверкали звезды, обещая волнение, приключения и уют в окружении их великого множества, если только возникала возможность подступить к их населению. Однако он уже бывал в дальних системах, страдал от их эфемерных обещаний и обнаруживал, что сердце его по-прежнему одиноко.

Широкие шаги несли его тело через плато, но одна нога всегда касалась поверхности; он стремился к краю равнины, от которого, как убеждал прозрачный вакуум, его отделяло несколько километров. Равнина завершалась обрывом, кромка крошечной планеты вырисовывалась на фоне звезд тонким перевернутым силуэтом. Атон бросится в забытье, чтобы вечно падать сквозь разверстые пространства своего бесплодного разума, в котором наконец-то произошло некое подайте зачатия.

Слишком быстро он достиг этой границы. Его душа откладывала попытку. «Моя плоть, — подумал он с горьким юмором, — хочет, но мой дух слаб».

Толчок, обманчивый при отсутствии притяжения, понес его дальше. Он обогнул обломанный край, и башмаки его прилипли к почве так же крепко, как его дух — к бесплодной жизни. Астероид был тонок; с этой стороны едва ли тридцати метров в толщину. Зазубренный искромсанный слой обнажал свою рану — здесь его вырвали из материнского тела и швырнули в забвение вечность тому назад. С какой жуткой болью начал он свои скитания — один, совершенно один!

Атон нагнулся и нашел окаменелость: крупный, больше ладони, листок, вдавленный в камень. Останки живого существа, более прелестного в своей смерти, чем в жизни. Ибо красота его не угаснет, сущность никогда не умрет.

Пальцы в перчатках ласкали твердые зубцы затянувшегося товарищества. Будет ли окаменевший Атон путешествовать по космосу с таким же безразличным блеском?

«Смерть! Где твое…»

Чтобы стряхнуть это настроение, он начал взбираться на солнечную сторону астероида. Листок наверняка рос когда-то под солнцем. Если бы удалось войти в былой рай этой окаменелости, увидеть трепещущую листву, коснуться могучего дерева?.. Пустить вспять метроном материи, разрешить все сомнения в нежном слиянии истоков жизни.

При приближении к солнечной стороне высветились изломы горизонта. Еще один толчок, за второй угол…

Атон купался в теплом сиянии солнца; свет, всюду свет, изгонявший всякую тьму и всякие сомнения. Защитный механизм костюма мгновенно скомпенсировал перепад температур. Атон осмотрелся и увидел атмосферу, сверкающие в ней пары, а на земле — растения с крупными зелеными листьями.

«Для меня эта страна роскошна и прелестна, выпуклости холмов высокий изящны, долины между ними мягко закруглены в ожидании…»

Атон встряхнулся, герметичный костюм сдвинулся вместе с ним, как вторая кожа. Что с ним? Здесь ведь нет атмосферы; значит, не может быть деревьев, поэзии. Голый кусок скалы, кружащийся по орбите вокруг пронумерованной звезды. Галлюцинация далеко не безопасна. Если он и впрямь забудет, где находится, смерть грубо ему об этом напомнит.

«Там внизу, за томящимися горами, где блестят тихие воды, меня ждет источник жизни, в то время как я…»

Потрясенный Атон вновь повернул и зашагал к окаменелости у края планеты. Каким-то образом он машинально прошел по долине дальше, убаюканный намеком на неистовый восторг, которому он не смел отдаться. Что-то уговаривало его, соблазняло, тащило вперед на невообразимое свидание.

За горами были воды, густые и теплые, как свежепролитая кровь.

— Люба! — закричал он. — Уйди из моего воображения! — «Я бежал от твоей жестокости десять лет назад; я едва помню тебя; это не твое место; я боюсь того, что ты символизируешь: это прикосновение крови к моей руке, звук смеха в моих ушах. Ты скажешь, что это — не кровь… не кровь, но блаженство, подаренное моим четырнадцати годам…»

Тяжело дыша, Атон повернул еще раз, желая обрести предметность каменного листка. Это была критическая точка. До сих пор он управлял собой.

Действительность пришла в себя, явив конические обнажения породы, которые он уже миновал раньше, и отбрасываемые ими в лучах далекою солнца мерцающие тени. Пока он наблюдал за ними, тени оплывали, затуманивались. Холмы зеленели, источая блаженство.

Перед ним лежало изогнутое поле, которое вело вниз, в долину, укрытую среди нежных округлых утесов. Там притаилось укромное озеро, более волнующее, более зовущее, чем мираж в пустыне. Наслаждение, которое оно скрывало в своих глубинах, более не отталкивало Атона. Его кровь пела от потребности насладиться этой жидкостью, полностью в нее погрузиться. Он ушел от нее; он вернется к ней.

Нет! Но видение уже проникло внутрь и почти на нет свело его сопротивление; осталось лишь слабое приглушенное возражение, звеневшее где-то далеко позади. В четырнадцать шагов достиг он озера, но замешкался, боясь перейти безымянный рубеж в себе. Вода манила, звала его, но крошечная оскопленная совесть, проклятая где-то позади затвердевшего листка, молила его не жертвовать тем, кем он был, ради того, кем он станет. От напряжения его лицо покрылось потом. Атон знал, что исход предрешен, но все еще боролся, желая сохранить образы былой невинности.

Его рука медленно поднялась, чтобы расстегнуть ремни на шлеме. Разве костюм его собственный? Застежки открыты, пломбы сорваны, шлем слетел с головы. Но он не умер! К нему ворвался воздух долины — мускусный и сладкий, оживляющий своей свежестью и запахом цветов. Вскоре остатки ненужного костюма были сброшены, нагим он вбежал в воду.

Еще раз гаснущее сомнение пыталось удержать его: сомнение, вполне дозволенное, ибо захватчик чувствовал себя в безопасности. Сопротивление приятно возбуждало, придавая поступку некий лоск, господствующее чувство по-кошачьи играло с его робкой совестью и давало ей волю думать, что она вольна. Атона обуяло чувство неминуемого завершения. Прикосновение воды к голым ногам электризовало тело. Он больше не видел эту жидкость. Лишь плоть ведала о ней, сладострастно скользившей по его щиколоткам, окутывавшей их в зарождающееся наслаждение: поначалу раздражающее, но сладостное под конец.

В Атоне возникал основополагающий смысл — единственное выражение которого должно быть пагубно сильным толчком, столь мощным, что сдвинет горы и оплодотворит озеро…

Тепло поднималось все выше, окутывая голени, колени, бедра; оно ритмично омывало тело, нежными касаниями вытягивая из него глубочайшую силу. Прилив неуклонно возрастал, втягивая его в воспоминание о юношеской руке, путешествующей вверх под девичьей юбкой и касающейся запретного соединения. Но на сей раз липкость ничуть не тревожила; бурная страсть увлекла Атона вверх и внутрь.

Две шкалы — плоти и жидкости — слились под наложенным образом нониуса, оказавшись в фокусе перед его закрытыми глазами. Не в силах более сдержать себя, Атон погрузился в воду целиком. Вода, местность, вселенная звенели от его нараставшего желания, а из глубин его самых сокровенных притязаний явилась сущность жидкой среды: восходящая, кружащаяся, подвластная громадному давлению, вламывающаяся мощным ураганом и, наконец, взрывающаяся в мучительном наслаждении, которое измождает плоть, сокрушает кости и насыщает дух по ту сторону времени. В Раю, вы слышали… Любовь построила… О радость! радость! радость!