Книга Варварские нашествия на Европу. Германский натиск - Люсьен Мюссе

Для внутренних районов Галлии пропорция была бы иной, однако рамки исследования при этом явно остались бы теми же. Одно соображение лингвистического порядка побуждает думать, что наиболее частыми были незаметные переходы от villa к village (деревня (фр.)): смысл слова villa смещался в сторону «домена, деревни». Если бы ощущение преемственности отсутствовало, было бы использовано новое слово.

Наиболее сильные римские традиции и в то же время наиболее точная документация сохраняются в среде духовенства. На момент крещения Хлодвига оно было полностью римским (но не обязательно местного происхождения, так как всегда имели место вливания с Востока). В V в., судя по ономастике, клир оставался чисто римским: только два епископа носят германские имена[175].

Это недоверие по отношению к варварам сохранялось на протяжении большей части VI в. Статистика[176] установила, что из 447 известных нам галльских епископов германские имена носят 68, то есть 1/7 (тогда как для мирян, упоминаемых в эпиграфических свидетельствах, это соотношение равно половине). На Юге почти не было епископов-германцев: в Нарбонне на 153 епископа приходится 6 германских имен, в I Лионской на 34 — 1, несмотря на установление владычества бургундов. Но в провинциях Реймса и Трира германские имена составляют уже треть от общего числа, а в Майнце и Кельне — половину. Тем не менее большая часть северного епископата по-прежнему приезжала с юга, даже в Трире, в зоне наиболее активной франкской колонизации.

Около 560–570 гг. намечается перелом. В Трире первый епископ с германским именем Магнерик появился между 561 и 585 гг. В Бордо, незадолго до 574 г., после династии прелатов из сенаторского рода Понтия Леонтия, занимавшей кафедру долее полувека, король Гунтрамн выдвигает своего родственника Бертехрамна. В Ле Мане первый франк — это майордом Хильперика в 581 г. Подобных примеров становилось все больше. Тем не менее нужно было дождаться VII в., чтобы это явление распространилось повсеместно, и только в VIII в. слияние представляется свершившимся фактом (если оставить в стороне средиземноморские регионы). Редкие ссылки на среднее и низшее духовенство, которыми мы располагаем, не противоречат сказанному: ни бегства, ни истребления, а компромисс и постепенное объединение. Пока часть епископата в какой-то степени ощущала свою непричастность к франкской народности, завоевание и покорение Галлии все еще представляло проблему. Когда же в королевстве Меровингов исчезла по преимуществу римская церковная власть, служившая противовесом германскому военному командованию, объединение можно было считать достигнутым.

III. Новая цивилизация

Сказанного выше достаточно, чтобы убедиться, что среди последствий столкновения германцев и римлян перемены и эволюция преобладали над разрушениями. Раннее средневековье не сводится к замещению поверженной римской цивилизации торжествующей германской. Ни одно варварское королевство, — кроме, быть может, государства вандалов, — не знало диктатуры некоего Herrenvolk (господствующего народа) над массами, полностью лишенными всех прав. Повсюду имел место компромисс, более или менее законченный синтез различных элементов и создание новой цивилизации, отличавшейся от цивилизаций поздней Античности и независимой Германии. Ее можно ставить ниже классической цивилизации, но никто не вправе отрицать ее самобытности, провозглашая ее простым «декадансом», продлившимся некоторое время, или придатком к истории германских культур.

Наиболее ярко этот феномен проявляется в двух государствах, которые одни смогли просуществовать достаточно долго — меровингской Галлии и вестготской Испании. Остготы не смогли довершить синтез с римским миром, подготовленный Теодорихом, а государство лангобардов начало свою историю слишком поздно, чтобы напрямую принять наследство поздней Римской империи. Посмотрим, как протекал этот процесс, на примере археологических и ономастических материалов, связанных с Галлией.

Яркий пример дает нам изучение захоронений. Между концом римской эпохи — скажем, началом V в. — и триумфом Меровингов — скажем, серединой VI в. — облик могил изменяется радикальным образом. Вместо небольших и достаточно бессистемных кладбищ, сочетающих ингумацию с кремацией и едва поддающихся обнаружению, мы видим эффектную форму огромных «упорядоченных кладбищ» (Reihengraber), которые быстро вводятся в практику и безраздельно господствуют вплоть до каролингской эпохи. Немногие изменения археологического облика являют себя взору историка более очевидным образом.

«Упорядоченные кладбища»[177] демонстрируют следующие особенности: а) могилы, образующие рвы, гробы из плоских камней или, позднее, монолитные трапециевидные саркофаги; б) достаточно частое присутствие погребальных приношений, нередко помещенных в сосуды; в) тела погребены полностью одетыми, женщины — с украшениями, мужчины — с оружием (по крайней мере, вначале); г) ориентация с востока (ноги) на запад (голова). Чаще всего внешние знаки отсутствуют (существует несколько деревянных столбов или дощатых рам; каменные стелы, очень редкие, встречаются главным образом у слоев, сохраняющих глубокий отпечаток римской цивилизации). До VII в. эти кладбища обычно расположены в открытом поле, без непосредственной связи с местом отправления культа и в удалении от деревень. Количество захоронений вырастает от нескольких дюжин до нескольких тысяч. Когда речь идет о захоронениях в саркофагах — каменные ящики обходились недешево, — часты случаи повторного использования. Естественно, эту картину расцвечивают бросающиеся в глаза местные оттенки, зависящие от доступных материалов (гробы из плоских камней преобладают в Рейнской области, монолитные ящики — в районах, богатых известняком, гипсовые корыта — в парижском регионе), но они не отменяют впечатления единой цивилизации.

Этот новый археологический облик нельзя объяснить только фактом сокрушительного вторжения франков. Никто не дерзнул бы теперь заявлять, что все эти кладбища принадлежат исключительно завоевателям. Они относятся ко всему обществу, которое уже не является ни германским, ни римским, а скорее меровингским. С точки зрения происхождения в этом типе захоронений, по сути, нет ничего германского: германцы не практиковали его до переправы через Рейн. Одна из его самых характерных черт — каменные саркофаги — выглядит римской: свободные германцы не обрабатывали камень и употребляли исключительно деревянные гробы, тогда как у римлян каменные гробы в отдельных местах были в ходу всегда, а при Поздней Римской империи использовались снова и снова. Другая — хотя и с меньшей уверенностью — кажется германской: это обычай погребения мужчин вместе с оружием. Он засвидетельствован Тацитом у независимых германцев, и для периода до V в. мы располагаем несколькими его археологическими примерами, по правде говоря малочисленными, за Рейном (но некоторые галлы, восстававшие против римского влияния, также практиковали его с эпохи Хальштатта). Наконец, последнее слагаемое, ориентация лицом на восток, по-видимому, порождено, хотя это и отрицается[178], атмосферой, навеянной восточными религиями и христианством.