Книга Серые пчелы - Андрей Курков

Стоявшие по обе стороны дороги стали складывать зонты. Взгляд Сергеича тут же ушел к ним. Движение или, скорее, волнение пробежало по лицам встречающих убитого. Группки разошлись, прятавшиеся под деревьями вышли к дороге. Галя потянула Сергеича за рукав куртки.

– Пошли! – прошептала.

Сергеич оглянулся на трассу. Стоявшие до поворота на село уже опускались на колени, и происходило это очень медленно, не так, как обычно в церкви, где все сразу по команде попа бухаются и упираются коленями в деревянный пол.

Остановились они с Галей на краю асфальта уже на дороге к селу, метрах в пятидесяти от поворота. Напротив, по другую сторону асфальта, – женщины и мужчины, лица мрачные и мокрые. У одного мужика на голове вместо кепки – зеленый капюшон, отцепленный от куртки. Он уже на коленях, и по обе стороны от него женщины, и тоже на коленях.

Сергеич замер. Он еще стоял, слева опустилась на колени Галина, справа – мальчишка лет пятнадцати, а дальше, должно быть, его родители. Тоже молодые.

– Давай! – позвала его шепотом Галина.

А он обернулся в ту сторону, откуда ожидали убитого. На дороге появилась медленно едущая темно-зеленая «таблетка» – старый грузовой микроавтобус, за ним – несколько джипов защитного цвета. Сергеич уставился на «таблетку». притормозившую перед поворотом.

Рука Гали нервно дернула Сергеича за штанину. Он прикусил губу. Почему он должен с ними вместе становиться на колени? В грязь? Когда-то давно он стоял на коленях, в детстве, когда отец наказывал его за драки в школе. Несколько раз стоял на коленях в церкви. На колени ставят тех, кто слабее! В церкви – все слабые перед Богом! Там понятно. Но и там ему это не нравилось.

– Сережа! – донесся снизу голос Галины, напряженный, сердитый.

Сергеич тяжело, громко вздохнул. Опустился, наконец, к ней. И понял, что на него смотрят несколько пар глаз. Это были холодные, враждебные взгляды людей, стоявших напротив, по другую сторону дороги, они уперлись в него, как вилы. Да и мальчонка, что справа, тоже косил на него мрачно, но тут зеленая машина поравнялась с ними и все уткнули взгляды в асфальт, опустили головы. И Сергеич опустил, обмяк, ощутил, будто бы все силы покинули его, бросили оземь, будто толкнула его мускулистая божья рука в спину и упал он, рухнул, стал никем и потерял свое имя, свою гордость.

«Донбасс никто не поставит на колени!» – вспомнились ему слова, написанные кем-то на автобусной остановке в Каруселино три года назад.

«Поставили, сука!» – подумал он и тут же тряхнул головой, испугавшись подуманного – таким чужим и опасным оно ему показалось.

«Что ж это я? У людей горе!» – Сергеич смотрел в лужицу на асфальте, видел свое отражение. Мутным было оно, темным, мрачным, как и сам этот день, в который солнце отказалось греть и освещать человеческий мир. Отказалось или не смогло.

«Таблетка» удалялась в сторону села. Все, и Сергеич, провожали ее взглядами и не спешили подниматься с колен. И дальше, куда добегал взгляд пчеловода, стояли на коленях мужчины, дети и женщины, неподвижно, только головы их опускались по мере приближения машины с убитым.

Время остановилось. Дождь, на который не обращали внимания, прекратился, но тучи не рассеялись. Застучали шаги по мокрому асфальту – люди уходили, шли к повороту на село, другие поднимались на ноги, отряхивались, кряхтели. Тоже отправлялись следом за «таблеткой» или сначала забирали свои велосипеды и мотороллеры с мопедами, оставленные под деревьями. Приехавшие на машинах не спешили. Они уже сели в «Жигули» и «москвичи», но на дорогу пока не выезжали.

Сергеич поднялся поспешно, помог встать с колен Галине. Она бросила на него взгляд, полный сожаления, но ничего не сказала. Они вернулись к мотороллеру под абрикосовое дерево. Лицо Галины было мрачным. Он нашел еще один переспелый, но целый абрикос, поднял его, обтер, предложил ей, но она отрицательно мотнула головой. Съел сам – ощутил вкус сладковатой браги, – абрикос уже начал бродить.

– Я не пойду! – дожевав, твердо сказал Сергеич.

Галина кивнула. Она уехала на мотороллере минут через пять, когда уже и машины стали с обочины на дорогу выезжать.

Сергеич шел вдоль трассы на Веселое. Мимо проехал автобус, за ним – два грузовика. Шум от проезжавших машин бил по ушам, угнетал. Только когда свернул он на дорогу к пчелам, к своему леску, стало вокруг тише. Идти в одиночестве по грунтовке, которая никуда, кроме полей, не вела, Сергеичу нравилось. Это была его дорога, дорога к временному пристанищу и к пристанищу его пчел. Больше там никого не было и не должно было быть.

Он представил себе сотни людей с мрачными, мокрыми лицами, которые шли по асфальту к кладбищу и к церкви, представил себе Галину, шагающую, опустив голову, вместе с ними. И стало ему больно, будто каждый из этих идущих специально наступал ногой на него, лежащего на асфальте, брошенного под тысячи ног неизвестно за какие грехи.

41

В углу палатки слева перед картонным Николаем Чудотворцем, что размером с почтовую открытку был и обычно с Сергеичем в бардачке «Жигулей» ездил, в банке горела церковная свеча. По мягкой брезентовой крыше тарахтели крупные капли дождя. Пасечник то и дело задирал голову, прислушиваясь к непогоде, но потом опять возвращал взгляд на картонного Чудотворца, бородатое лицо которого язычок игривого пламени оживил.

Отдавшись скорби, блуждал Сергеич мыслями по развалинам церкви в конце родной улицы, по пустым, безжизненным домам уехавших соседей, по воронке от взрыва перед домом Митьковых, что в переулке Мичурина, по которому самый короткий путь пролегал с Ленина на Шевченко. Пролегал и до того, как переименовал он эти улицы, пролегает и нынче. В памяти всплыло прощание с Пашкой и дорога на Каруселино. И само Каруселино проплыло мимо точно так, как тогда, когда проезжал он его осторожно и боязно на машине, за которой послушно прицеп с ульями тащился.

Свеча горела неуверенно и неярко. Мокрый из-за дождя брезент палатки дышал на нее сыростью, не подпускал к себе ее свет, отталкивал, не выпускал из угла, куда Сергеич свечку поставил. И только Николай Чудотворец, казалось, радовался тому, что лик его виден был благодаря маленькому пламени лучше, чем лицо пчеловода.

Пробовал Сергеич сосредоточить свою скорбь на погибшем солдате Самойленко, о котором, кроме того, что тот погиб на Донбассе, ничего не знал. Пробовал, но мысли соскакивали на солдата Петра, что заходил к нему в дом с гранатой-гостинцем. Соскакивали они и на убитого с сережкой в ухе, что пролежал ползимы на поле и которого ни одни, ни другие не хотели забрать оттуда и предать земле, как положено. Вспомнил он и о взрыве, разорвавшем снайпера из Омска, что устроил себе боевое гнездышко на краю огорода у Крупиных. Тряхнул Сергеич головой, вздохнул. Две рюмки достал, бутылку. Одну рюмку наполнил до краев и под картонный образок святого поставил. Во вторую чуть меньше налил и сам выпил.

– Земля ему пухом, – прошептал.

И показалось ему, что некое особое эхо слова его подхватило. И шепот его словно повторился, сначала за спиной Сергеича, потом справа. Оглянулся он осторожно. Привыкший уже к к полумраку, внимательно осмотрелся и снова взгляд на свечу возвратил.