Книга Фабий Байл. Прародитель - Джош Рейнольдс

— Ты не болезнь, ты лишь симптом, — покачал головой Байл. — Человечество стояло на пороге величия, Касперос. А мы отняли у него это будущее из-за массового наваждения.

— Ты так говоришь, будто жалеешь о том, что мы сделали, — сказал Блистательный и повесил эльдарский клинок обратно на стену.

— Жалею? — отозвался Байл, — Нет. Но в моей природе — сомневаться и задавать вопросы, а наши братья стали рабами догмы, которая ничем не лучше, чем идеи лоялистов. И обменяли одну форму неволи на другую, и ради чего? Ради возможности уподобиться ничтожнейшему из рабов. Как тебе твое ярмо, Касперос, не давит? Или ты еще не заметил веса? Ничто не заставит меня разделить его с тобой.

Блистательный несколько секунд молчал. Затем сказал с усмешкой:

— Неудивительно, что тебя так ненавидят, Фабий. Ведь это ты нас такими сделал. Ты, Фулгрим, Люций, Эйдолон и остальные… Вы завели нас в пасть демона. Мы последовали, но впереди шли вы. Ты показал нам новые способы кричать, веселиться, убивать, а теперь жалуешься, потому что… Почему? Потому что мы не выбрали жизнь аскетов, как ты?

— И что же ты выбрал, Касперос? Какие непередаваемые чудеса ждут тебя, когда ты сбросишь смертную оболочку?

— Я стану непостижимым существом, не знающим ни ограничений, ни слабостей. Я стану одним целым с нашим божественным покровителем и с нашим примархом, — Он наклонился к Байлу и положил руку ему на плечо, — Меня ждут чудеса, которые ты и вообразить не можешь, Фабий. И я буду наслаждаться ими до конца времен.

Байл скинул руку Блистательного и отвернулся.

— Этим мы и отличаемся. Ибо я стараюсь не для себя. Я стараюсь ради всего человечества. Для лучшего человечества, способного легко пережить шторм безумия, до сих пор атакующий стены реальности. Может, я не доживу до его расцвета, но я возведу его фундамент — на костях всех нас, если потребуется.

Блистательный отступил.

— Люций был прав насчет тебя, — сказал он. — Ты абсолютно безумен.

— Нет. Я просто смертельно устал. А теперь прошу меня извинить, мне нужно посетить твоих какофонов.

Он хотел пройти мимо Блистательного, но тот остановил его, упершись рукой в грудь.

— Когда я сказал Конклаву, что тебя тоже стоит пригласить, надо мной посмеялись. Мне сказали, что ничто не заставит тебя вылезти из своей норы. Но я знаю: однажды ты поймешь, что он тебе необходим. — Блистательный улыбнулся. — В конце концов, ты все-таки явился.

— Ненадолго, — ответил Байл.

Улыбка Блистательного погасла.

— Не вздумай обмануть меня, Фабий. Я хорошо знаю, как пахнет ложь, и сейчас ею несет все сильнее. Если попытаешься лишить меня моего предназначения, я вырву твой окостеневший позвоночник из этого зловонного тела и забью тебя им до смерти.

Байл улыбнулся:

— Рад слышать старого Каспероса.

— Я рад, что ты рад, брат, — ответил Блистательный и раздавил гололит в руке, — Но помни мои слова. Постоянно помни.

— Буду помнить, не беспокойся, — ответил Байл, смотря, как падают на палубу кусочки гололита. Ему показалось, что в тенях кто-то хихикнул, но он списал это на демонов.

Олеандр быстро дошел до нижних палуб «Кваржазата». Смех арлекинов, звенящий на самом пределе слышимости, дразнил его на протяжении всего пути и уводил в самые нестабильные отсеки корабля. Здесь, как и в тронном зале Блистательного, жесткие границы реальности истончались, и варп протекал внутрь, меняя все, к чему прикасался.

На этом уровне было немало опасностей. По палубам бродили банды мутантов, а порой встречались и нерожденные, не материализовавшиеся до конца и застрявшие в чужой плоти. Они оглашали огромный отсек криками, ведя примитивные войны за власть над этой бесконечно изменяющейся территорией. Корабль здесь больше походил на живое существо, чем на механизм: переборки состояли из плоти, на них пульсировали вены и зачаточные органы, а идущие в никуда тоннели выглядели скорее как кишки гигантского чудовища, а не коридоры линкора.

Как и следовало ожидать от внутренностей, здесь были горы отложений — добычи, награбленной за века, начиная с Терры и легионерских войн и заканчивая поздними набегами. Все, включая машины, выбросили сюда, в темноту, когда сокровища перестали представлять интерес. Двенадцатая рота могла бы найти им применение, но не хотела. Она выкидывала все, что не могло принести пользу немедленно. Олеандр встречал на пути останки десантно-штурмовых кораблей, а один раз — даже осыпающийся остов эльдарского истребителя.

Люменотрубки вдоль стен слабо мерцали, едва освещая дорогу. Олеандр включил светосферу, встроенную в ранец, и холодный, бледный свет выхватил из темноты груды каких-то механизмов, горы из костей и прочие неприятные и странные вещи, которыми была заполнена огромная палуба. Он остановился перед скелетом, распятым на погнутом листе палубной обшивки. Когда-то это был сервитор, теперь же, прибитый к импровизированной стене из ржавого металла, он служил примитивным указателем.

Олеандр огляделся по сторонам. Главный апотекарий называл это энтропией. Постепенный распад сложного до простого, разрушение механизма, заставляющего Галактику работать. Байл считал, что это цель Хаоса. Что варп — это океан, размывающий скалу реальности.

Позади раздался шум. Олеандр обернулся так быстро, что сервоприводы взвизгнули, одновременно описывая мечом дугу. Свет фонаря выхватил из темноты с десяток пар звериных глаз. Один мутант с козлиной головой выронил грубо сделанный топор и рухнул на пол. Олеандр поднял его голову за изогнутый рог и продемонстрировал остальным членам стада. Их было не меньше тридцати, но и вдвое большее стадо не представляло бы для него угрозы.

Он швырнул голову самому крупному из мутантов и стал ждать. Они заныли и одним за другим отступили. Когда все они до последнего исчезли в лесу обломков так же бесшумно, как появились, Олеандр опустился на колено и взял у тела пробу. Мутанты были хуже крыс, но отличались выносливостью и свирепостью. Из их диких генов получались сильные создания.

Олеандр встал, заметив кое-что необычное, и, отодвинув полог из мусора, обнаружил сгоревшие останки боевого автоматона класса «Домитар». Ему вскрыли корпус и разобрали часть деталей на запчасти, но в остальном не трогали. Машинный дух, некогда населявший его, то ли ушел, то ли погрузился в сон, оставив автоматон ржаветь. Олеандр смахнул паутину и пыль с отличительных меток и провел рукой по царапинам на каркасе, гадая, как машина очутилась здесь, в чреве чудовища.

— Великий воин, потерявший все, — пробормотал он. Вся сага Третьего легиона была написана на этих обломках. На чем еще ее писать? Они отбросили все ценное, все важное, и без колебаний вошли в бушующее море Хаоса, пытаясь найти совершенство в простоте безумия. Все старые победы, присяги и силы остались гнить, как этот автоматон. И что у них осталось?

Простота манила, но совершенство лежало в сложном, многоплановом и многогранном. Любой выпад мечом мог убить, но лишь идеальный, искусно проведенный удар даровал совершенную победу.