Книга Баронесса. В поисках Ники, мятежницы из рода Ротшильдов - Ханна Ротшильд

Телониус прозвал этот дом кошатником, «Кэтсвиль». Биограф Монка Робин Келли сказал мне, что Монк отнюдь не был любителем кошек:

– Он их терпеть не мог, просто на дух не переносил. Но ее он любил.

Я спросила Айру Джитлера, который часто наведывался в Уихокен, не потому ли Ника так привязалась к кошкам, что и музыкантов в то время именовали «котами». Айра посмеялся, но всерьез мой вопрос не воспринял:

– В Новом Орлеане бордели называли «Кошкин дом». Джаз начинался там, вот ребята и привыкли звать друг друга котами.

По словам Джитлера, единственное место, куда кошки (настоящие кошки) не допускались, был «бентли». Ника даже огородила машину внутри гаража заборчиком, чтобы коты не поцарапали краску или кожаные сиденья.

Ника заботилась не только о своих кошках. Однажды вечером я привезла своего отца и нескольких друзей в клуб повидаться с Никой, а выйдя из клуба, она открыла багажник «бентли», и я увидела там изрядный запас кошачьего корма.

– Я останавливаюсь по дороге домой и подкармливаю бродяжек, – пояснила Ника.

Многие относят Нику к тем британским эксцентрикам, которым животные дороже людей. Порой мне думается, не перенесла ли она на кошек свой нереализованный материнский инстинкт. Хотя младшие дети жили отдельно, в письмах Ники они часто упоминаются, она радуется каждому их приезду. Однажды перед Рождеством она делится планом выкрасить гараж в желтый и белый цвет и поставить там койки для всех детей. «Замечательно прошло», – писала она об этом Рождестве своей подруге Мэри Лу Уильямс. И Тут описывал чудеса большого общесемейного Рождества, на котором дети Монка веселились вместе с детьми Ники, кружили вокруг елки, скрипевшей под тяжестью подарков.

Весной 1957 года Монк наконец восстановил лицензию и получил право выступать в тех нью-йоркских клубах, где подавали спиртное. Почти сразу же его пригласили в кафе «Файв Спот». Об этом кафе подруга Керуака, Джойс Джонсон, писала:

«Лучшее место, чтобы завершить вечер, – «Файв Спот», клуб, словно чудом сложившийся за лето в баре на углу Второй стрит и Бауэри, где прежде торчали бродяги. Новые владельцы слегка почистили помещение, поставили в нем пианино и развесили на стенах афиши об открытии галереи на Десятой стрит. «Атмосфера» определилась с самого начала. Заплатив за кружку пива, здесь можно было послушать Колтрейна или Телониуса Монка».

Однако это пианино оказалось недостаточно хорошо для Монка – Ника приобрела другое. «Файв Спот» платил Монку вполне приличный гонорар – 600 долларов в неделю, из которых он забирал себе 225, а остальная сумма делилась между тремя членами его джаз-бэнда, в числе которых был и барабанщик Рой Хейнс.

Хейнс начал карьеру профессионального музыканта в 1945 году, но в 2004 году, когда мы встретились, этот восьмидесятилетний ветеран был все еще юношески бодр.

– Я начал играть с Монком в «Файв Спот» по приглашению Ники. Она умела договариваться, – рассказывал он. – Деньги были небольшие, но играть с Монком – чудесно. В тот раз мы получили ангажемент на восемнадцать недель.

Рой Хейнс запомнил, как Ника и Монк каждый вечер входили в клуб. О появлении Ники, чуть опережая, предупреждал аромат ее излюбленных духов от Жана Пату – «Джой». Этот запах был настолько силен, что ощущался даже в накуренном помещении.

«Телониус всегда приходил очень поздно. Нам полагалось начинать в девять. Они входили вместе и сразу на кухню, готовить гамбургеры. Иногда Монк прямо там укладывался на стол и засыпал. Он ни с кем не общался. Ника каждый раз доставляла его в клуб, однако оставалась проблема втащить его на сцену. Но когда он просыпался и ему хотелось играть, – он выходил и всю душу вкладывал в музыку».

Нику, в толстой меховой шубе, – не страшен зимний холод – окружали поклонники. Она усаживалась на одном и том же месте, у самой сцены, выкладывала на стол Библию (вместо Благой вести там пряталась бутылка виски). За исключением шубы и тройной нити отборного жемчуга наряд Ники был очень прост, она давно уже не обращалась ни к модисткам, ни к парикмахерам. Однако Роя Хейнса лицо Ники изумило больше, чем ее наряд: «Она все время улыбалась. Никогда не забуду эту улыбку».

Ника записала на магнитофон обычную ночь в клубе. Своим неподражаемым хрипловатым голосом она перекрывает шум и болтовню, представляя концерт: «Добрый вечер всем, передачу ведет Ника, сегодня – прямо из кафе "Файв Спот", вы услышите прекрасную музыку квартета Телониуса Монка, Чарли Роуз на саксофоне, Рой Хейнс за ударными и Ахмед Абдул-Малик – контрабас». Ника умолкла, и зазвучали первые аккорды посвященной ей «Панноники».

Затем голос Монка: «Привет всем, это Телониус Монк. Я сыграю песенку, которую недавно сочинил для вон той прекрасной леди. Отец назвал ее так в честь бабочки, которую пытался поймать. Не думаю, чтоб ему удалось поймать бабочку, зато я сочинил для нее песню – "Панноника"».

Звезда Монка наконец-то взошла. Записывались пластинки, появились хорошие отзывы. Гарри Коломби понимал, что тут есть за что побороться: «Альбом Телониуса Монка мог разойтись тиражом в 10 000. Не рассчитывали на миллион, не зарились на платиновый. Джаз был тогда маленьким мирком, аудитория неширокая. Телониус Монк позаботился о том, чтобы его имя внесли в телефонный справочник: „Монк, Телониус“. Сейчас люди такого уровня не упоминаются в справочнике. Но ребята были бедны и хотели, чтобы их легко могли разыскать работодатели».

Коломби выбил для Монка ангажемент в Балтиморе, но с приближением урочного дня ближний круг Монка занервничал: у музыканта опять «началось». Коломби пояснил мне, что Монк порой по пять дней сряду отказывался от сна. Он бродил по улицам или неподвижно замирал перед окном, переминался с ноги на ногу, что-то бормотал. Под конец падал и засыпал на сутки. Иногда в такой период Монк принимался крушить все вокруг, правда, только вещи, людей он не трогал. Однажды попытался разломать потолок в номере отеля. В другой раз сбрасывал с пианино пепельницы и опрокидывал мебель.

Полу Джеффри, последнему саксофонисту Монка, обычно поручалось присматривать за ним во время таких эпизодов. Я спросила его, не было ли ему страшно. Джеффри покачал головой:

– Баронесса сказала мне: «Он тебя не тронет». Она была в этом уверена, так что я и не беспокоился.

Один раз Монк все же зашиб Нику, но неумышленно: он свалился со сцены в «Виллидж Вангард» прямо на нее. «Упал со сцены прямо мне на голову, ведь я сидела за ближайшим столиком», – с рокочущим хохотом вспоминала она.

Перед выездом в Балтимор Монк трое суток не спал.

– Отменить концерт мы не могли, – сокрушался Коломби. – Теперь легко рассуждать, мол, как вы его отпустили? Но отказываться от работы нам было не по карману. Хочешь не хочешь – играй.

20

Чудовищный плод

В одиннадцать часов утра 15 октября 1958 года, в среду, Ника выехала из Нью-Йорка – навстречу большим неприятностям. Знакомые не раз отзывались о ней как о человеке, притягивающем к себе беду. Ребенком она чересчур высоко залезала на дерево, девицей ускользала от дуэньи, став супругой и матерью, не ценила размеренную жизнь, умирала от скуки. И вот настал момент, когда не помогло уже и счастливое сочетание везения, богатства и шарма, которое прежде позволяло Нике выпутаться, и впервые в жизни оказалось, что быть белой, богатой, красивой, быть англичанкой, женщиной, иметь связи и титул – все это ничего не значит, и даже виновна она или нет, в конечном счете безразлично. Баронесса покинула Нью-Йорк свободной и счастливой женщиной, но вскоре запуталась в сети событий и оказалась на грани не только личной катастрофы, но и опасности лишиться того самого образа жизни, ради которого стольким пожертвовала.