Книга Судьба артиллерийского разведчика. Дивизия прорыва. От Белоруссии до Эльбы - Владилен Орлов

Наконец, немцы отступили на пару километров, потом еще на три. Запомнилось два момента.

После одного продвижения, только переместился бой, я со связистом тянул дополнительную связь к НП вдоль дороги. Вдруг мы наткнулись на несколько трупов солдат нашей пехоты. Их еще не убрали. Они лежали совсем юные, в новенькой форме, только что убитые, еще не сошла краска с лиц. Это был их первый и последний бой. В кармане у одного лежало письмо из дома и его ответ, который он не успел отправить.

Стало невыносимо грустно. Мать, родные ждут сейчас от него весточки, надеются, а его уже нет…

Очередное продвижение. Я несу на НП, расположенный в центре деревни, обед. Место открытое, а деревня, где расположился НП, непрерывно обстреливается. Продвигаюсь короткими перебежками от укрытия к укрытию (яма, поваленное дерево, разбитое строение…), с трудом угадываю нерегулярные и очень короткие перерывы в обстреле. Иногда казалось, все, попался. Напряжение было чудовищное. Чудом добрался, точнее, ввалился в блиндаж НП прямо на Шалевича. Тот покачал головой и сказал: «Нечего было приходить, обошлись бы до ночи». А у меня разом спало напряжение, и я единственный раз(!) за всю войну попросил закурить и курил с жадностью, пока не отошел. Было обидно: старался, рисковал, а он говорит, что неважно, подумаешь, обед! Вообще, как я уже отмечал, походы на НП были часто опаснее, чем дежурства там.

Перекурил и опять перебежками назад, на огневую, проклиная эту непрестижную работу.

Вскоре продвинулись еще немного вперед и встали в оборону, так и не ликвидировав немецкий плацдарм. Здесь ранило нашего командира взвода Комарова. Стало спокойно, но долго ли будем в обороне? Вновь дежурство на линии, доставка обедов, прокладка дублирующей связи на НП. Как-то иду по линии и встречаю одного из офицеров — москвича (Чалых или Алексеева). Спрашивает: «Кем будешь после войны? Ведь конец не за горами». Ответил, что пока не думаю, надо еще дожить, но если повезет, то пойду в институт. О том, что будет «после», старался не думать, но знал точно, что военным не буду ни за что!

Пока своего рода отдых, читаем, пишем письма и ждем новой команды. Наступила поздняя осень. Прошло немного времени, и прозвучала очередная команда на переезд. Сворачиваемся и перебрасываемся южнее, опять на Магнушевский плацдарм, который мы отстаивали и отстояли летом. Очевидно, сосредотачивают войска для нового наступления.

Марш-бросок, и мы на переправе через Вислу. Теперь здесь несколько переправ, охраняемых истребителями и зенитками. Немцы бросили попытки их разрушить. Не до этого. Успевай только затыкать дыры. Союзники уже освободили Францию и приближаются к границам Германии. В Италии свергли Муссолини. Местные партизаны поймали его и повесили за ноги. Итальянцы выбыли из войны, и приходится их заменять своими войсками, которых уже не хватало. Разгром и конец близки, но фашисты сопротивляются, правда, слабее. Верхушка наци оттягивает конец и на что-то надеется, скорее всего, за свою жизнь цепляется.

Мы спокойно переправились через Вислу и расположились на запасных позициях близ кирпичного завода, точнее его развалин, где летом так упорно воевали. Наступил декабрь, выпал первый снег, небольшие морозы сменялись столь же незначительной оттепелью, но снег не сходил. Нам выдали зимнее обмундирование: теплое белье, толстые ватные брюки, такую же телогрейку, ушанку, теплые рукавицы и, конечно, валенки. В этот раз мне достались новые, добротные.

На запасной позиции разбили лагерь, построив, как под Орлом и Речицами, довольно приличные, просторные, во весь рост, землянки для каждого взвода, с просторными лежанками по обе стороны прохода, печкой (традиционной огромной бочкой с трубой), коптилками из двух сплющенных снарядных гильз с фитилями, дающих приличное освещение и мало копоти. В торце землянки соорудили приличный стол, за которым можно было посидеть нескольким солдатам. При заготовке бревен для землянок в густом, мощном лесу, растущем на плацдарме, впервые пришлось ночевать на открытом воздухе. Разводили огромный костер из крупных поленьев, обкладывали его толстым слоем лапника и, расположившись на нем, ногами к костру, спали, прижавшись друг к другу (так, наверно, ночевали туристы и охотники, когда не было палаток). Зимнее обмундирование плюс шинель при небольших морозах вполне защищали от холода. Костер разводили под густыми развесистыми деревьями, чтобы сверху самолеты противника не заметили.

Передовая была в нескольких километрах, по нашим понятиям, далеко. Она давала о себе знать ставшей уже привычной, приглушенной, редкой артиллерийской и минометной перестрелкой. Напряжения боевой обстановки не чувствовалось.

Распорядок дня был обычный, лагерный. Подъем, физзарядка, туалет, завтрак, занятия общие и по специальности, обед, отдых, политзанятия с читкой газет, ужин, личное время, когда писали письма, читали, просто общались и, наконец, отбой. Периодически ходили в наряд на кухню, часовыми в караул. Вполне мирная тыловая жизнь военного лагеря, за одним исключением: не было ненавистной строевой подготовки.

Прибыло пополнение, в основном 1926 год. К нам попал переведенный из взвода управления полка отличный радист — Саша Фурцев. Мы с ним быстро сдружились. Он моего возраста, окончил 10 классов, ходит только в очках, без них не мог, так как в отличие от меня у него много диоптрий. У нас оказались общие интересы и взгляды. Поскольку он радист, его судьба — быть в основном на НП. Теперь у нас комплект — три радиста (Дубровских, Степанов, Фурцев). Правда, вскоре останется один, но об этом по порядку. Вечерами мы с Сашей, в окружении болельщиков, играли в шахматы, которые дал нам зам по политчасти полка. Выигрывал чаще он, но и мне удавалось. Остальные резались в домино и карты. Часто вспоминали дом, школу, как что-то уютное и, увы, далекое. Обсуждали положение на фронте, спорили, кто первым придет в Берлин: мы или союзники. Большинство, и я в том числе, считали, что, хотя сейчас наступали союзники, а у нас на фронтах затишье, мы войдем туда первыми. Все мы думали, чувствовали, что вот-вот наша мирная жизнь кончится и начнется накапливание сил (собственно, наше прибытие и есть начало накапливания), а затем большое наступление. В конце ноября мы узнали, что командующим нашим фронтом назначен Жуков, а Рокоссовский переведен командующим 2-м Белорусским фронтом. Все поняли, что готовится грандиозное наступление и мы будем участниками главного удара по логову фашистов — Берлину.

Однако пока «мирная» лагерная жизнь продолжалась. Часто я по просьбе бойцов нашей землянки после отбоя по-прежнему пересказывал по памяти что-то из Чехова, Джека Лондона, Алексея Толстого. Обычно это длилось 30–40 минут. Длинные повести пересказывал несколько дней подряд. Это называлось «с продолжением».

Круг друзей у меня расширился. Я ближе подружился с Ядренкиным, Новоселецким, Кириченко. Ядренкин, мой одногодок, — наводчик одного из орудий, сибиряк, очень доброжелательный и сердечный парень. Он выделяется среди всех солдат и сержантов какой-то особой подтянутостью, стройностью, отличной, ладно сидящей гимнастеркой и шинелью (не то что у меня и большинства солдат: мешковатая, грубовато-лохматая, правда, теплая). На нем такая же ладная, просто красивая, шапка-ушанка, а летом пилотка. Лицо чисто русское, приятное, юношеское, без следов бороды. Он всегда доброжелателен и отзывчив. Помню, он дал мне свою красивую ушанку и отлично сидящую шинель, когда нас персонально фотографировали, чтобы каждый мог отправить карточку домой. К сожалению, отдых скоро кончился, появились новые заботы и карточек мы не получили. Новоселецкий, из кубанских казаков, был вычислителем другой батареи. Он много рассказал мне о казацкой жизни в годы перед и во время войны, предателях — казаках и чеченцах, служивших у немцев. Мы часто мечтали о послевоенном времени и строили планы на будущее. Кириченко, о котором я уже говорил, главный вычислитель дивизиона, вел занятия по топографии, методам вычисления координат целей по их засечкам на НП при помощи стереотрубы.