Книга Любовь и жизнь как сестры. Личные истории знаменитых людей - Ольга Кучкина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Вася, вот ты жил в Америке и в России. Что лучше для жизни там и здесь?
– Меня греет то, что в Америке читают мои книги. Это, конечно, не то, что было в Советском Союзе…
– Тебя читают сейчас так же, как тогда.
– Это вообще невероятно. Меня здесь издают тиражами семьдесят пять тысяч, пятьдесят пять тысяч…
– Но я спрашиваю не о твоих эгоистических, так сказать, радостях, я спрашиваю о другом: как устроена жизнь в Америке и как устроена у нас?
– В Америке удивительная жизнь на самом деле. Невероятно удобная, уютная. Во Франции не так уютно, как в Америке.
– В чем удобство? К тебе расположены, тебе улыбаются, тебе помогают?
– Это тоже. Там много всего. Там университет берет на себя множество твоих забот и занимается всей этой бодягой, которую представляют формальности жизни, это страшно удобно.
– А что ты любишь в России?
– Язык. Мне очень язык нравится. Больше ничего не могу сказать.
– Кому и чем чувствуешь ты себя обязанным в жизни?
– Я сейчас пишу одну штуку о моем детстве. Оно было чудовищным. И все-таки чудовище как-то давало мне возможность выжить. Мама отсидела, отец сидел. Мне некуда было кинуться. Когда меня разоблачили, что я скрыл сведения о матери и об отце, меня выгнали из Казанского университета, где я учился. Потом восстановили. Я мог загреметь на самом деле в тюрьму. Потом такое удачное сочетание 60-х годов, оттепели, и всего вместе – это закалило и воспитало меня.
– Ты чувствовал себя внутри свободным человеком?
– Нет, я не был свободным человеком. Но я никогда не чувствовал себя советским человеком. Я приехал к маме в Магадан на поселение, когда мне исполнилось шестнадцать лет, мы жили на самой окраине города, я два года там прожил, и мимо нас таскались вот эти конвои, я смотрел на них и понимал, что я не советский человек. Совершенно категорично: не советский. Я даже один раз прицеливался в Сталина.
– Как это, в портрет?
– Нет, в живого. Я шел с ребятами из строительного института по Красной площади. Я учился уже на втором курсе питерского меда. Мы шли, и я видел Мавзолей, где они стояли, такие черные фигурки справа, коричневые слева, а в середине – Сталин. Мне было девятнадцать лет. И я подумал: как легко можно прицелиться и достать его отсюда.
– Представляю, будь у тебя что-то в руках, что бы с тобой сделали.
– Естественно.
– А сейчас ты чувствуешь себя свободным?
– Я почувствовал это, попав на Запад. Что я могу поехать туда-то и туда-то, в любое место земного шара, и могу вести себя, как захочу. Вопрос только в деньгах.
– Как и у нас сейчас.
– Сейчас все совсем другое. Все другое. Кроме прочего у меня два гражданства.
– Если что, будут бить не по паспорту.
– Тогда я буду сопротивляться.
«Большинство наших сограждан происходит от той половины населения, что выполняла надзор за другой половиной населения, которая не дала большого приплода. Отсюда, возможно, и проистекают идеи новой империи, мощи, этнической диктатуры. Конечно, и речи нет о повторении советского режима, но массы явно хотят чего-то не менее мощного» (из чужого интервью).
– Возвращаясь к началу разговора, женщина для тебя как писателя продолжает являться движущим стимулом?
– Мы пожилые люди, надо умирать уже…
– Ты собираешься?
– Конечно.
– А как ты это делаешь?
– Думаю об этом.
– Ты боишься смерти?
– Я не знаю, что будет. Мне кажется, что-то должно произойти. Не может это так просто заканчиваться. Мы все дети Адама, куда он, туда и мы, ему грозит возвращение в рай, вот и мы вслед за ним…
«Я думаю, что единственная цель человеческого существования – совершенствование. Я называю это – путь Адама. После того как Адама изгнали из рая, началось время. Времени же до этого не было! Время – это формула изгнания из рая. Для чего оно нужно? Чтобы пройти отмеренный Адаму путь и вернуться в прежнее идеальное существование. Для этого, очевидно, и нужны все наши страдания, столкновения, революции, контрреволюции» (из чужого интервью).
ЛИЧНОЕ ДЕЛО
АКСЕНОВ Василий, писатель.
Родился 20 августа 1932 года в Казани в семье партийных работников. Родители арестованы в 1937 году, осуждены на 10 лет.
Окончил Ленинградский медицинский институт в 1956 году. Три года работал врачом.
Автор 30 повестей и романов: «Коллеги», «Звездный билет», «Апельсины из Марокко», «Затоваренная бочкотара», «Поиски жанра», «Остров Крым», «Ожог», «Скажи изюм», «В поисках грустного бэби», «Московская сага», «Вольтерьянцы и вольтерьянки», «Москва-ква-ква», «Редкие земли» и др.
Участник неподцензурного альманаха «Метрополь».
В 1980 году, выехав в США, был лишен советского гражданства. Преподавал в Вашингтоне, в университете Джорджа Мейсона. Гражданство вернули в 1990 году.
Награжден французским Орденом литературы и искусства.
Лауреат Русского Букера.
Евгений Евтушенко
В издательстве «Слово» вышла уникальная книга «Весь Евтушенко».
Весь Евтушенко – это яростный и нежный репортаж с места душевного события.
«Меня научили, а кто – не скажу, ходить между змей, по огню, по ножу», – сказано в его знаковом стихотворении «Роман с жизнью»
Впрочем, у него почти все стихи знаковые.
* * *
– Фантастическая книга: от первых детских стихов, в которых ты уже поэт, и до стихов последних лет. Какое чувство тебя охватывает, когда ты сам видишь вот так вот всю свою жизнь запечатленной? Не страшно? Или прекрасно? Или как?
– Честно признаюсь, Оленька, что когда я получил эту книгу, я провел всю ночь до утра с ней в постели, да так и заснул, ее обнимая, как будто свою жизнь, в которой было столько всего, столько ударов судьбы, потом оказавшихся драгоценными подарками, еще и еще раз понимая, что никогда не возымею права на нее жаловаться, ибо вместе с незаслуженными оскорблениями, а иногда и незаслуженными комплиментами, я ее, кажется, выдержал, не озлобившись на клевету и сплетни, но и не задрав носа от похвал. Хотя не мне самому об этом судить. В ней и мои юношеские иллюзии, и разочарования в них, и моя любовь, и вечный страх остаться не рассчитавшимся должником всех тех, кто учили меня уму-разуму. Все мы должны быть взаимодолжниками и взаимоспасателями, взаимоучителями и взаимоучениками, и никогда – взаимообманщиками, взаимопредателями, взаимомучителями. А когда это получается нечаянно, не со зла, а по недомыслию, недочувствию – мы не должны стесняться признать свою вину. Чувство собственной виноватости во всем и перед всеми – вообще признак настоящих людей, в том числе и настоящих поэтов. Лишь взаимоисповедальность может привести к взаимоблизости. А у нас и не пахнет этим, в нашем королевстве солдатском. Мы стали слишком закрытыми друг для друга. Но мы должны набраться смелости для взаимоисповедальности.
