Книга Дом, в котором... - Мариам Петросян

— Ясное дело, я. Кстати, если тебя тоже запрут, можешь на меня рассчитывать. Я многим помогаю по-всякому. Записки передаю, даже неразрешенных посетителей иногда по ночам провожу. Ну и всякие другие мелочи.

— Как это сестры тебя еще не убили? — удивился Кузнечик.

Рыжая махнула рукой:

— Они меня не трогают. Боятся.

Смерть хихикнул, глядя на девочку с привычным восхищением.

— Если ее наказывают, я сразу заболеваю. А мне болеть нельзя, я от этого и умереть могу. Меня нельзя расстраивать. Вообще.

— Ничего не могут мне сделать, — подтвердила Рыжая. — Смерть — ихний любимчик, они с ним носятся прямо как не знаю с чем. А я — его лучший друг. Поэтому меня не трогают.

Только теперь Кузнечик понял, почему в палате такой бедлам, почему Рыжая спокойно приглашает сюда гостей и почему никто не заходит проверить, чем они занимаются. Замечания и запреты сестер не имели здесь власти. Оказывается, быть «не жильцом» очень даже выгодно, подумал Кузнечик.

Он просидел в гостях весь вечер. На ужин они ели апельсины. Переиграли во все игры, которые хранились в коробках под кроватью у Смерти, а перед тем, как разойтись по палатам, затеяли бой на подушках и перевернули клетку с попугаем. Перья покалеченной подушки, покружившись в воздухе, опустились на пол, уже усеянный фишками, карточками и нарисованными деньгами.

Кузнечику было хорошо. Ему понравились и Рыжая, и Смерть, хотя Рыжая чересчур любила командовать, а Смерть слишком уж во всем ее слушался. Вернувшись в свою пустую и темную палату, Кузнечик сразу лег спать. Этот вечер стал вторым счастливым вечером в Могильнике. Одно было плохо. Где-то взаперти сидел одинокий Волк.

Утром сестра была подчеркнуто холодна.

— Весь вечер бесился, как дикарь. В чужой палате, — выговаривала она, заталкивая Кузнечику в рот ложку с кашей. — Ни режима, ни ужина. Видела я, что вы там сотворили. Настоящий свинарник. Фу!

Кузнечик жевал и думал, что Рыжую никто не кормит с рук и что Смерть, конечно, тоже ест сам, но, может быть, с ними делают что-то другое, еще более противное. Сестра ворчала и хмурилась, а потом вдруг застыла с ложкой в руке:

— Кто же тебя водил в туалет? Или ты не ходил? Так и терпел весь вечер?

— Я ходил, — удивился Кузнечик. — Мне Рыжая помогла.

Ложка упала на одеяло, а сестра Агата воздела руки к потолку и издала очень странный звук. Кузнечик с интересом наблюдал за ней.

— Тебе! Большому мальчику! Девочка помогала в таком деле! Какой позор! И ты так спокойно об этом говоришь?

Лось вошел очень вовремя, чтобы услышать про ужас и позор.

— Что случилось? — спросил он.

Сестра сделалась еще злее:

— Ни капли стыда у этих детей нет. Хуже животных!

Кузнечик хмуро смотрел на размазавшуюся по одеялу кашу.

— Чего вы кричите? Как будто вы мне не помогаете.

Сестра булькнула горлом.

— Я — женщина! — сказала она. — И медицинская сестра!

— Еще хуже, — заметил Кузнечик.

Сестра Агата встала.

— Ну хватит. Я иду к доктору. Пора уже кончать с этими безобразиями. Вы — воспитатель! Вам должно быть стыдно за своих воспитанников!

Дверь за ней захлопнулась, но Кузнечик успел услышать начало монолога о том, что полагается делать с такими воспитателями, как Лось. Окончания он не услышал. Лось салфеткой счистил с одеяла кашу и грустно посмотрел на Кузнечика.

— Малыш, по-моему, сестра Агата в тебе разочаровалась. Ты слишком откровенен.

Кузнечик вздохнул.

— Мы погасили свет, чтобы я не стеснялся. И она и не смотрела вовсе. Что тут такого плохого?

Лось потер лоб.

— Вот что, — сказал он, — давай договоримся, про свет ты упоминать не будешь. Хорошо?

— Хорошо, — послушно согласился Кузнечик. — Не буду.

Он задумался.

— Я испорченный, да?

— Нет, — сердито сказал Лось. — Ты нормальный. Будешь доедать?

Кузнечик скривился.

— Понятно, — вздохнул Лось. — Я не настаиваю.

— Волку тоже такую дают? — начал Кузнечик издалека.

— Всем дают одно и то же. Если они не на специальной диете.

— Можно мне к нему сходить?

— Это вопрос не ко мне, а к главному врачу.

— Ему сейчас рассказывают, какой я испорченный, — сказал Кузнечик. — Что у меня нет стыда. Всем об этом рассказывают, и все возмущаются.

Лось менял местами приборы на подносе.

— Скажи, Лось, — Кузнечик попытался поймать его взгляд. — Волк — он тоже «не жилец»?

Лицо Лося пошло пятнами, глаза сердито вспыхнули:

— Кто тебе сказал такую ерунду?

— Тогда почему его не выпускают?

— Он проходит курс лечения.

— Ему здесь плохо, — сказал Кузнечик. — Он не может тут больше быть.

Лось смотрел в окно. Он был ужасно усталый. Вокруг рта глубокие складки. Кузнечик впервые задумался о том, сколько Лосю лет. Что он, наверное, намного старше его — Кузнечика — мамы, и что седых волос у него больше, чем неседых, а когда он чем-то расстроен, то лицо кажется еще старше. Раньше такие мысли Кузнечику в голову не приходили.

— Я говорил с главным врачом. Волка скоро выпишут. Они не для своего удовольствия его здесь держат. Ты уже взрослый, должен понимать такие вещи.

— Я понимаю, — сказал Кузнечик. — Так мне к нему можно?

Лось посмотрел на него как-то странно.

— Можно, — сказал он. — Но с одним условием…

Кузнечик радостно взвизгнул, но Лось поднял руку.

— Подожди. Я сказал: с одним условием. Тебя переведут к нему, и вы останетесь вместе до выписки, если ты сможешь заставить его делать все, что велит доктор. Никакой беготни, никаких подушечных боев и никаких игр, кроме тех, которые разрешат. Сможешь?

Кузнечик нахмурился.

— Не знаю, — сказал он уклончиво.

— Тогда не о чем говорить.

Кузнечик думал. Сможет ли он заставить Волка делать то, чего Волк не захочет? Или наоборот, не делать чего-то? Это было трудно представить. Волк никого не слушал, не станет слушать и его. Но ночью он плакал, как маленький, из-за того, что хотел выйти из лазарета. Волк бы и сам делал все, что надо, если бы верил, что его отпустят. Просто он больше не верил.

— Я согласен, — сказал он, завозившись под одеялом. — Только если ты дашь мне слово, Лось. Поклянешься, что его отпустят.

— Клянусь! — сказал Лось.

— Тогда пошли! — Кузнечик вскочил на постели и запрыгал от нетерпения. — Пошли скорее, пока он не умер от тоски!