Книга Фельдмаршал Румянцев - Арсений Замостьянов

Петру Ивановичу Панину Румянцев в те дни писал уже без пиетета, с тайным осознанием собственного превосходства. И описывал детали сражения — кто знает? — может быть, в первую очередь для потомков:

«Неприятель, за которым я шел от реки Ларги, наконец у Дуная соединился с самим верховным везирем Халил-беем, который со 150 тысячами пехоты и конницы переправился на сей берег. При лутчем их воинстве были и знатнейшие их полководцы купно с везиром, как то: яничар-ага, Капикиран, топчи-паша, то есть главной командир над артиллериею, Гистанли-паша и прогнанные до сего от нас три паши — Абды, Абаза и Измаил. Третьего дня на вечер везирь с своею армиею перенесся лагерем к устью реки Кагула по левую сторону, где оная впадает в озеро, вливающееся в Дунай. Сие движение было в виду нашем и разстоянием не более

7 верст. Я проникнул, что турки хотят меня атаковать, и пленные утвердили, что с тем приготовились они к вчерашнему дню. Положение мое было понесколько критическое, ибо впереди я имел толь многочисленного врага, а неменьший же в силах хан крымский, не соединившийся с турками, от речки Салчи, обошед меня со своею ордою в тыл, чинил уже нападение на идущий к армии провиантский транспорт, против коего должен я был обратить знатную часть пехоты и лутчей своей кавалерии, кои с ним сражались, чем весьма оскудил со мною бывшие войски. Но дознавши не раз, что не числом, да храбростию и усердием приобретаются военные успехи, и в последнем полагаясь на войски, коими щастие имею командовать, решился я не дожидаться на себя везирской атаки, но упредить его оною с своей стороны».

Румянцев кланялся солдатству — несломленным героям кровавой сечи: «Я прошел все пространство степей до берегов Дуная, сбивая перед собою в превосходном числе стоявшего неприятеля, не делая нигде полевых укреплений, а противопоставлял бесчисленным врагам одно мужество и добрую волю вашу, как непреоборимую стену». А солдаты его подвиг не забудут, не забудут это: «Стой, ребята!»

В армейском журнале военных действий тем же вечером появилась запись: «…не неприлично изъяснить тут, что плоды своего отличного мужества в день сражения главнокомандующему тем были наиприятнее, когда его сами солдаты, видевшие, в какой огонь и опасность он себя ввергал на сей баталии, поздравляли словом “Ты прямой солдат”, ибо всяк, прямо видевший дело, не мог иного говорить, что его храбрость и бодрость духа произвели. Но его сиятельство, по обыкновенной скромности своей, не принимал на себя одного славы победы, но всякого признавал участие к тому споспешествовавшим».

После Кагула в Румянцеве видели вождя, который способен освободить Царьград и восстановить великую православную империю от Ледовитого океана до греческих морей. Несколько раз эти смелые планы были близки к реальности, но, как известно, Стамбул так и остался турецким.

Донесение о виктории привёз в Петербург бригадир Озеров — герой наступления. В тот же день он стал генералом. Слава Румянцева достигла апогея:

«Граф Петр Александрович! Вчерашний вечер получила я чрез мною тот же час пожалованного генерала-майора и кавалера Святого Георгия третьего класса Озерова хотя неожиданное, но весьма приятное известие о славной вам и всему воинству российскому победе при речке Кагуле над армиею вероломного султана, под предводительством самого визиря. За первый долг я почла принести всемогущему Богу за бесчисленные его к нам милости и щедроты коленопреклонное благодарение, что сего утра со всем народом при пушечной пальбе в церкви Казанской исполнено было, и весь город зело обрадован. Потом, возвратясь во дворец, сев за стол и вспомня подающего нам причины радости и веселия своим искусством, усердием и разумом, при пушечной пальбе, пила я здоровье господина фельдмаршала графа Румянцева, с которым вам новопожалованным и весьма вами заслуженным чином вас поздравляю и должна вам засвидетельствовать, что у меня за столом не было человека, который бы не был тронут до слез от удовольствия, видя, что я справедливость показала их достойному согражданину. Несравненной армии моей успехи и победы кто с толиким удовольствием видеть может, как я? Но коль велика радость моя, сие легче чувствовать можно, нежели описать. Одним словом, от малого до великого могут быть уверены в моей к ним милости, благоволении и благодарении, что прошу им сказать. Благодарю я вас и за то, что вы то самым делом исполняете, что про римлян говорят, и не спрашиваете, многочислен ли неприятель, но: где он? Я уверена, что вы не оставите мне тех назвать, кои себя отличили, дабы я могла им воздать справедливость. Графа Воронцова и господина Елчанинова я по вашему представлению пожаловала полковниками. В прочем остаюсь, как и всегда, к вам доброжелательна».

Даже по официальному рескрипту видно, с каким восторгом встретила Екатерина весть о победе. Она знала и о личном подвиге Румянцева: «Одно ваше слово “стой!” проложило путь новой славе, ибо по сие время едва ли слыхано было, чтоб в каком-либо народе, теми же людьми и на том же месте вновь формировался разорванный однажды каре, в виду неприятеля, и чтоб еще в тот же час, идучи вперед, имел он участие в победе».

Некоторые проницательные вельможи уже видели Румянцева влиятельным политиком, первым сановником империи. В высших кругах у победителя нашлись поклонники и сподвижники. Все отмечали, что императрица без светлой улыбки не вспоминала о Румянцеве, о его победах. И Пётр Александрович вроде бы обладал всеми качествами царедворца, стоило ему принять почести, поселиться после побед в Петербурге — и… «это многих славный путь». Но — не манили новоявленного фельдмаршала дворцовые паркеты, а особенно угнетала публичность.

Интересный сюжет сохранила молва. В победном сражении при Ларге генерал-майор Григорий Потёмкин сражался храбро и стойко. Потёмкин небезосновательно ожидал награду. Но Румянцев после боя укорил молодого генерала за то, что его войска слабо преследовали беспорядочно отступавшего противника. При Кагуле Румянцев не доверил Потёмкину наступательных операций. Жаждавший славы генерал-майор остался в тылу… Впрочем, он выполнял важное поручение командующего: прорывался к обозам, рискуя встретиться с крымчаками. «Доставьте нам пропитание на конце вашей шпаги» — таков был приказ Румянцева. И всё-таки, когда гремели победные трубы — Потёмкин грустил. Он понимал, что не заслужил награды. Но Румянцев неожиданно внёс его в длинный список представленных к орденам… «Это тебе не за Кагул, а за Ларгу», — с улыбкой уточнил главнокомандующий. Такой вот урок.

В сентябрьской реляции Румянцев не без дальнего прицела нашёл для Потёмкина добрые слова: «Ваше величество видеть соизволили, сколько участвовал в действиях своими ревностными подвигами генерал-майор Потемкин. Не зная, что есть быть побуждаемому на дело, он сам искал от доброй своей воли везде употребиться. Сия причина преклонила меня при настоящем конце кампании отпустить его в Петербург во удовольство его просьбы, чтобы пасть к освященным стопам вашего величества». Намёк многозначительный, в стиле Румянцева. В Петербург Потёмкин явится с рекомендацией фельдмаршала: «Сей чиновник, имеющий большие способности, может сделать о земле, где театр войны стоял, обширные и дальновидные замечания, которые по свойствам своим заслуживают быть удостоенными высочайшего внимания и уважения, а посему и вверяю ему для донесения вам многие обстоятельства, к пользе службы и славы империи относящиеся…» С этих пор Григорий Потёмкин ни в чьих рекомендациях уже не нуждался. Но Румянцев надеялся превратить его в собственного «агента влияния».