Книга Владимир Басов. В режиссуре, в жизни и любви - Людмила Богданова

В один из его последних съемочных дней на мое имя в группу пришла телеграмма – я должна была срочно возвращаться в Москву, во ВГИК. Представляете себе, что это такое – разгар курортного сезона, в кассы за билетами люди стоят по несколько дней, занимая очередь с ночи. Я была в отчаянии – решалась моя судьба, и вдруг подходит Басов и говорит: «Не тратьте время напрасно, идите собирайтесь, завтра вы улетите со мной». Я оторопела и растерялась – у меня даже в мыслях не было его о чем-то просить, я вообще с ним ни о чем не разговаривала – Басов казался мне таким строгим, что я даже немножко побаивалась его. Но он настоял на своем участии, и мы поехали в Симферополь.

То, что я увидела на вокзале, меня поразило, – конечно, я знала о невероятной популярности Басова, но впервые видела так близко, как она проявляется. Мне казалось, на нас – то есть конечно же на Владимира Павловича – смотрели все: люди улыбались, показывали друг другу на Басова, подходили ближе, чтобы получше его рассмотреть. Басов знал, что он интересен людям, но по тому, как он «закрывался» каким-то внутренним щитом от этого всеобщего обожания, я поняла, что оно его уже утомляет, его мысли были заняты чем-то другим, и свою популярность он скорее просто использовал, нежели стремился в очередной раз искупаться в лучах собственной славы.

Он был очень деловит и конкретен – пошел к начальнику аэропорта и через какое-то время вышел ко мне с сообщением: «Все в порядке, летим». Потом подвел меня к наглухо закрытой двери привокзального буфета и постучал в дверь – ему открыли, он вошел, пробыл там несколько минут и вышел со словами: «Заходи, сейчас ужинать будем». И нас действительно покормили – по-ресторанному, обслуживая по тогдашнему высшему (как смогли, конечно) классу. А потом мы пошли на посадку вместе с экипажем, и Басов отказывался занять свое место, пока не увидит, что я тоже устроена, что я сижу. И потом весь полет я время от времени видела его голову – Владимир Павлович высматривал, все ли у меня в порядке. В Москве его встречали, и тут же Басов с жестом, не терпящим возражений, усадил меня в машину и довез меня до дома, и остался стоять у подъезда, дожидаясь, когда я к себе поднимусь и в окне, как мы договорились, зажжется свет.

Мне показалось, что он так обрадовался, что может хотя бы кому-то помочь, что для него так важно быть нужным, полезным, все могущим человеком. Словно он проверял себя – сохранилась ли его сила, его власть над людьми. Он опекал меня в той поездке, как дочь. И при всей щедрости этой помощи Владимир Павлович делал добро с такой легкостью и ненавязчивостью, что у тебя не оставалось впечатления, что ты напрягаешь известного и занятого человека. И даже, наоборот, хотелось ответить ему тем же – заботой, вниманием, добрым словом. Однажды я набралась смелости и позвонила ему – поблагодарила за своевременную помощь, спросила, как он себя чувствует. Басов ответил – да вот, руку сломал, полез в ванную мыться, поскользнулся, очнулся, гипс».

Весной 1983-го у Басова случился первый инсульт. Он надорвался – словно надломился, и на полгода оказался лишенным главного в его жизни – движения, деятельности. Он очень долго лежал в клинике, прикованный к больничной койке, ему было очень плохо, и врачи не знали, в каком состоянии он будет в случае, если болезнь все-таки отступит. «Немощный Басов» – пожалуй, это самое страшное, что он мог себе представить в своей жизни. Но он не хотел сдаваться и никому не позволял себя хоронить и тем более списывать со счетов раньше времени. Когда понемногу стала восстанавливаться речь, медики начали проверять его адекватность. Эту историю друзья Басова потом рассказывали в лицах: возглавлявший консилиум врач с самым серьезным настроем спрашивал Басова, указывая на стоявшую рядом медсестру: «Больной, вы знаете, что это?» – «Не что, а кто», – включался в игру Басов. «А кто этот кто?» – продолжал свой «допрос» врач, не понявший, что его уже разыгрывают. «Не знаю, – как и прежде, невинно отвечал Басов, – нас друг другу не представили». – «Это сестра», – давал «подсказку» врач. «Чья? Ваша?» – удивлялся Басов.

Болезнь оторвала его от фильма, который он тогда снимал, – «Время и семья Конвей»: часть картины уже даже была смонтирована и ждала его, как обычно, за столом в лаборатории. Но полноценно вернуться к работе Басов уже не смог – в течение нескольких последующих лет он повел новую войну с настоящей болезнью, сковавшей его в движении и в главном, что составляло смысл его жизни, – в работе. Его сын Александр рассказывал, что толпа приходящих в их дом за помощью и пообщаться заметно поредела – остались только самые близкие и верные друзья. Беда проверила и отношение к нему его прежних любимых – Наталья Фатеева и Валентина Титова по очереди принимали участие в его судьбе в те годы.

После перенесенного инсульта Басов редко выходил из дома – быстро уставал и начинал чувствовать себя хуже. Ходил он с палочкой, но упрямо ездил на студию – Владимир Досталь придумал для Басова должность «режиссера-консультанта», и у Басова до конца дней оставалось чувство своей нужности.

Владимир Наумов вспоминает те дни:

«Басов мог неожиданно прийти на худсовет, в который входили все руководители студий, – с палочкой, больной. Он только что просмотрел картину, которую мы обсуждали. Он был готов поделиться своим видением материала, у него была своя концепция. Он немножко бравировал тем, что болен, говорил, смущая нас, – мне трудно стоять, мне тяжело говорить, поэтому я прошу дать мне слово немедленно. Но, когда мы искренне пытались уступить ему место за общим «круглым столом», обижался и начинал свою речь прямо от порога…

Басов был совершенным бессеребреником, легко расставался с квартирами, с деньгами. Он был легкий, невероятно талантливый, очень свободной души человек. Его особый дар – необыкновенный жизненный азарт и умение быть праздником. Басов и был человек-праздник, праздник, который всегда с тобой. Каждое событие, каждый миг его жизни были окрашены его темпераментом, его неповторимостью, его индивидуальностью. Басов был веселый даже в горе. Он был не очень везучий в личном плане, но он был замечательным товарищем. Я помню, когда «закрыли» картину Аскольдова «Комиссар», Басов был главным защитником фильма и режиссера. Картину тогда отстаивали многие люди – с разными принципами, вкусами, но во главе всех, с поднятым не знаменем, а шашкой шел Володя Басов. Басов, который ногой открывал любые кабинеты. Начальники его боялись – он врывался как сумасшедший и начинал кричать: «Немедленно выпустите на экран картину Аскольдова, вы ничего не соображаете в кино и в искусстве вообще, на каком основании вы здесь сидите и все запрещаете!» Если его выдворяли из одного кабинета, он тут же шел в другой. И я думаю, что именно Басов сыграл существенную роль в том, что картина все-таки увидела свет.

Он замечательный друг, добрый, хороший человек, таких можно по пальцам пересчитать в жизни. Он был равнодушен к деньгам, он понимал, что такое достоинство, честь. Он мог и «наврать», но делал это абсолютно беззлобно – Басов сочинял и сам верил в то, что сочинял. Он своими фантазиями украшал жизнь – свою и окружающих, он жил, как улитка живет в ракушке, внутри спектакля, который сам и ставил. Вокруг него всегда был спектакль, который он постоянно совершенствовал – свой собственный жизненный театр. Играть – было его второй натурой. И, мне кажется, к концу жизни Басов уже сам стал той аурой, которую создавал вокруг себя. Он был неординарный человек, все его поступки противоречили стандарту, и этим он был хорош.