Книга Рыдания усопших (сборник) - Людвиг Павельчик

А может, и наткнулся, да вытаскивать его отсюда не стали? Кому нужны эти обломки? Забрали людей, ну или там трупы, а самолет бросили, чтобы не тащить по горам…

Побледневшая вдруг Карин внезапно отшатнулась и испуганно взглянула на мужа.

Ты не прав, Люк. Теперь я уверена, что никого здесь не было, так как… трупы никто не забрал! Господи, какой ужас! Они так и сгнили во враке. Загляни вовнутрь!

Лукас в несколько взмахов очистил от снега почти весь левый борт самолета, и взору его предстал прижатый обломками фюзеляжа к каркасу сиденья скелет, каким-то чудом не рассыпавшийся и местами покрытый обрывками истлевшей одежды. Мгновением позже он заметил останки еще одного человека, перед смертью сидевшего справа от первого и также зажатого между кусками металла. До сих пор уверенный, что сгнивший самолет был военным и упал, будучи сбитым в воздушном бою второй мировой войны, Лукас был серьезно озадачен. «Фонари» военных самолетов располагались в длину машины, и тела погибших пилотов уж никак не могли оказаться «плечо к плечу». Сомнений не оставалось – упавший годы назад самолет был пассажирским.

Бедняги, изрек он несколько ошарашено. – Ты только посмотри, как их придавило! Интересно все же, почему их так и не нашли? Если бы я знал, в каком году случилась трагедия, то мог бы строить какие-то предположения на этот счет.

Не сомневаюсь, откликнулась Карин, знавшая склонность ее мужа к построению теорий. – Только сейчас нам, боюсь, это все равно не помогло бы. Даже обладай мы полной информацией об этой трагедии, то не оказались бы в безопасности. Думаю, нам лучше не терзаться этими вопросами, а обойти врак и попытаться дойти до какого-нибудь обитаемого места, если это возможно.

Однако Лукас, казалось, колебался. Доводы супруги были, разумеется, неоспоримы, но что-то – какая-то мысль или идея – не позволяло ему тронуться в путь.

Послушай-ка, Карин… А тебе интересно было бы узнать, кем были эти люди, как они выглядели, какого возраста…

К чему это сейчас, Люк? – с плохо скрываемым раздражением в голосе перебила его женщина. – Ты что, собираешься стоять здесь и строить догадки? До тебя не доходит, что мы сами можем погибнуть в этой горной глуши?

Постой, постой! Не нервничай так, пожалуйста! Помнишь, я рассказывал тебе об экспериментах моего приятеля-антрополога по определению внешнего вида человека по его черепу? Ему удалось добиться весьма ощутимых результатов, и он даже, насколько я знаю, выполняет теперь судебные заказы в этой области… Я готов поклясться, что ему не составит труда изготовить точные портреты погибших, к тому же, по-человечески мы просто обязаны поспособствовать тому, чтобы семьи этих несчастных наконец узнали правду об их гибели и…

Ты что, спятил? – Карин готова была сорваться на крик. – Ты предлагаешь мне оторвать трупам головы и тащить их с собой невесть какое расстояние, чтобы потом предъявить их неизвестно кому?

Нет, милая, тебе не предлагаю, я все сделаю сам.

С этими словами Лукас, поднатужившись, перегнулся через край ржавой дверцы и потянулся к первому скелету.

III

Едва доктор Убертус, главный врач университетской психиатрической клиники, переступил порог возглавляемого им учреждения, как жизнь больницы закипела с новой силой. Людишки, от мала до велика, зашевелились, забегали и начали активно создавать видимость труда, делая клинику все больше похожей на муравейник. Каждый нашел, наконец, чем ему заняться, и даже табун чешущих в курилке языки медсестер распался на составные части, и каждая кобылица поскакала в свое отделение.

Доктор Убертус удовлетворенно хмыкнул и нарочно остановился возле большого зеркала в вестибюле, чтобы, глядя в него, степенно огладить торчащую лопатой аккуратную бороду и упиться своей маленькой властью. Доктору нравилось, что подчиненные чтут и боятся его (разницы между двумя этими понятиями он не ведал), и репутацию больницы как грозного учреждения он целиком и полностью приписывал своим стараниям. Убертус гордился тем, что «не дает спуску всем этим лодырям», а пущенный им самим слух о его якобы исключительных психотерапевтических способностях добавлял последний штрих к портрету «авторитетного человека, у которого выборы в местный депутатский корпус всегда в кармане», как он любил повторять за рюмкой в своем гольф-клубе.

Снисходительно улыбнувшись засуетившейся при виде его молоденькой секретарше, главный врач прошествовал в свой кабинет и, оставив на вешалке у входа плащ, шляпу и зонт, привычно откинулся на спинку приятно пружинящего кожаного кресла, готовясь приступить к руководству клиникой в полную силу. Сейчас сыграет, включаясь, свою занудную мелодию компьютер, секретарша принесет чашечку убийственно крепкого эспрессо, а через четверть часа нарисуются с докладом оба ночных дежуранта, чтобы ввести его в курс произошедшего за ночь. Они быстренько перечислят всех принятых за половину суток бабок и алкоголиков, посетуют на «невозможность работать с нашим персоналом» и, успокоенные его дружескими одобрениями, отправятся восвояси. Затем он разберет пару жалоб оборзевших родственников безумных пациентов, позволит двум или трем коллегам-профессорам дозвониться до него по телефону и немного полебезит перед кем-нибудь вышестоящим из правительства округа, после чего настанет время обеда. Отдохнув, он сделает обход (черт возьми, вечно по четвергам этот обход!), полистает свежие истории болезни и закончит день в работе с бумагами, если не придумает до того времени какую-нибудь конференцию, на которой ему необходимо быть. В общем, ничего нового не произойдет.

В дверь легонько постучали.

Входите, входите! – разрешил Убертус, прихлебывая кофе. – Ну, как ночка?

Парень лет тридцати с небольшим и розовощекая, похожая на колобок женщина неопределенного возраста вошли в кабинет и привычно заняли места на другом конце длинного стола для конференций, стоявшего перпендикулярно рабочему столу шефа.

Женщина, по виду явно невыспавшаяся, по-деловому быстро и не отклоняясь от сути отрекомендовала принятых за ночь пациентов, среди которых не нашлось ни одного по-настоящему интересного. Да у нее и не могло быть ничего интересного – мать троих «разнокалиберных» детей, она делала свою работу четко и ровно, словно укладчик плитки, не выходя за рамки своих непосредственных обязанностей и тщательно моя руки после окончания смены. А сразу после того, как за нею захлопывалась дверь больницы, она начисто забывала о том, что является врачом, и уж во всяком случае не тревожилась за судьбы своих пациентов. Наверно, так и надо.

Парень же – приземистый, плотный очкарик, являлся полной противоположностью своей коллеги. Несмотря на пятилетний стаж работы, он все еще не утратил живого профессионального интереса к каждому отдельному случаю, рылся почем зря в выисканной где-то экзотической литературе по психиатрии, ночевал в лаборатории сна и каждому вновь поступившему проводил полное медицинское обследование, заставляя высовывать язык и проверяя рефлексы во всех срамных местах. От этого молодой доктор не мог отказаться несмотря ни на какие уговоры, а между тем такая тщательность нещадно воровала его время, и Убертус, во избежание «пробок» в приемном отделении, определил парню дежурство по клинике, то есть ночную заботу об уже принятых пациентах. Тот, впрочем, и тут перестарался, проводя среди ночи обходы и не давая сна медсестрам, но это уж было полбеды.